Онлайн книга «Экзамен. Дивертисмент»
|
– видишь, все возвращается, слова dont je fus dupe [96]. Да, старуха, мы достойны маркополо, а потому — МАРКО ПОЛО вспоминает: Твои рабы искали дни за днями мой след, чтоб для меня открыть ворота. Пути и годы сбили их со счета — вернулся караван, гремя цепями. Но лунная тропа со мной, как прежде, и шелка шум, и грозный гул ночами… Вернулся караван, гремя цепями, а отплывал я – с парусом надежды! Твой край далекий, крохотный и строгий, где карлики-деревья длят досаду, кроты взрыхляют борозды по саду и рой огнистый реет над дорогой! Твоих земель размытая граница — в пометках ливня, в зелени таможен. В мою котомку амулет положен, что на границе чуждой пригодится. А речь твоя – лишь те ее узнали, кто облаков следил метаморфозы — дыханье ночи, лезвие угрозы и ожиданье, там, на перевале. Ворота выгнул времени избыток, ты – за преградой из обсидиана, за временем, и гонг звучит нежданно — к дверям бросаю имя, точно свиток. Тринадцать лун в кровавом омовенье, цикад хрустальных музыка слепая, луна в воде скользит, не утопая, и ты – стократ прекрасней в отдаленье!
[97] – Замечательно, – сказал репортер. – Сверкающее, многоцветное стихотворение. – Помолчите, – сказала Клара. – Это – мое, оно мне нравится, и, кроме того, оно из иной поры. Небольшое воспоминание специально для меня, колечко на память. – Действительно, отдает иным миром, – сказал Хуан. – А вообще-то, Клара, тому назад совсем немного лет… Сердце – калейдоскоп живой, шаг, другой – и ты сам иной! – Ты прав, – сказал Андрес, наклоняясь к репортеру, который уставился в стакан. – Этот тип повторил мне свое предложение. – Понятно, но они не хотят уезжать. – Конечно, не хотим, – сказал Хуан, и ему вдруг вспомнилась его квартира и ваза, а в ней – цветной кочан, один в доме, цветной кочан в квартире, один-одинешенек. – И плохо делают, – сказал репортер. – Потому что, кроме всего прочего, там, на улице, человек, который все время ходит за ними по пятам. – Как? – сказал Хуан и выпрямился. Рука Андреса легла на его плечо. Он сел на стул. Клара схватила его за пиджак. – Абель — – Спокойно, – сказал Андрес. – Бежать на улицу – не выход. – Как странно, но я это понял только сейчас, – сказал репортер Стелле. – А все из-за теплого пива — этой мерзкой мочи, сваренной орангутангом в полотняном костюме, тухлой мочи, приготовленной женщиной, питающей пустые иллюзии, — из-за этого пива, что бродит у меня под кожей лица. – Да, вижу, ты здорово набрался, – сказал Андрес. – Но ты его видел или нет? – Сигарету закуривал, – сказал репортер. – На углу Бушара. – Дайте я выйду на минуту, – сказал Хуан очень спокойно. – Посмотрю – и все. Ты не представляешь, как мне хочется поговорить с Абелем. – А поговорить тебе надо не с Абелем, а с Калимано, – сказал Андрес. – Стелла, пойми хоть ты, что — Стелла взвизгнула, бабочка (а за ней еще одна) запуталась у нее в волосах. Матрос в глубине зала передразнил ее – тоже взвизгнул, а следом за ним и другой. Женщина, только что вошедшая в зал, быстро обернулась на визг и вскинула вверх руки, словно защищаясь. – Бедное чешуекрылое, – сказал репортер. – Вот оно, смотрите, какое у него шелковистое брюшко. – Жуть, – сказала Стелла. – На крыльях – как будто буквы. – Реклама, – сказал репортер. – Какие-нибудь мерзкие призывы. Смотри-ка, Джонни, смотри, начинается. Пошли отсюда скорее, пахнет жареным. Кто-то на улице, видно, бросил камень, и тот гулко ударился о крышу. В глубине зала закричали, визгливо захохотали и полупьяный матрос — So I dream in vain but in my heart it always will remain — сгреб в охапку бутылки с полки за стойкой, — my Stardust melody
[98]. но одна (с грапой) выскользнула и разлетелась вдребезги, наполнив воздух сладковатым запахом, заглушившим и табачный дым, и туман — the memory of love – refrained
[99]. «Куда дальше, – подумал Андрес, вскакивая на ноги. – Ну, старик, теперь каждый думает сам. В такой миг каждая жаба ищет свой колодец». – А теперь, когда ты решилась оставить в покое мой пиджак, – сказал Хуан, – я думаю, ты не станешь противиться тому, чтобы я вышел и посмотрел, там ли Абелито. – Бывают поступки и поступки, – устало сказал Андрес. – Настоящие и все остальные. И лучший твой поступок на данный момент называется Калимано. – Но мы не хотим уезжать, – сказала Клара, глядя на него с нежностью. – Остаться означает Абель, – сказал Андрес. – Послушайте, ребята, вам никак нельзя остаться. Этот камень, брошенный в крышу, предназначался не ему, не Стелле и не мне. Его бросили в вас. – В зале стоял такой гвалт, что Андресу пришлось повысить голос. – Какая жара… Посмотри на свои руки, Клара. Дотронься до лица. Нужен другой воздух, чтобы твоя кожа высохла от пота. – Дело не в том, что я хочу остаться, – сказала Клара. – Просто я не вижу, почему надо уезжать. – Давайте втроем выйдем на улицу, – пробормотал Андрес. – Возможно, там вы увидите. – Увидим Абеля? – спросил Хуан, поднимаясь. – Возможно, – сказал Андрес. – Стелла, останься с репортером, он совсем засыпает. – Расскажете потом, – сказал клевавший носом репортер. – I am Ozimandias, king of kings [100] — что в переводе означает… Ладно, материала – на полную колонку корпусом… – На много колонок, – сказал Хуан. – Для Озимандиаса. Спи, репортер, а Стелла заботливо будет охранять твое похмелье. |