Онлайн книга «Повиливая миром »
|
А потом спустился бы с вышки и на выстрел к ней больше не подошел бы. Где-то я прочла много лет спустя, что у того, кто в 16 лет не был коммунистом, нет сердца, а у того, кто остался коммунистом после 30 – нет мозгов. Должна с сожалением признать, что я излечилась далеко не сразу и совсем не полностью. До сих пор, стоит мне оказаться в мраморном вестибюле какого-нибудь швейцарского отеля и прикинуть, сколько стоят выставленные в красивых витринах золотые хронометры, – и сквозь непроизвольную дымку щурится мне навстречу криминальный герой моей ранней юности… * * * Крым, Коктебель. Не «ваш», не «наш» – ничей. Божий. Кафе у моря, напротив Волошинского дома. За соседним столиком – пожилой господин в курортном дезабилье. Вид у него серьезный и даже величественный – насколько позволяют шорты до колен и фривольная панама. Господин вдумчиво и сосредоточенно ест мороженое из запотевшей стеклянной вазочки. Перед ним на столе – школьные тетради «за две копейки» и дешевенькая шариковая ручка. Прикончив мороженое, он тщательно вытирает губы бумажной салфеткой, подтягивает к себе тетради, и принимается листать записи. Наши столики рядом и я, вытянув шею от праздного любопытства, вижу рифмованные строки. Стихи! Господин что-то правит, вычеркивает и вписывает, вздыхает и покачивает головой. На пляже под самым кафе мальчишки мастерят нечто из куска клеенки, деревянных реек и ниток. Сегодня с утра ветер, легонько штормит. Закончив работу, они взбираются на ржавый катамаран. Суденышко безжалостно бьет об гальку, но они справляются, крутят педали, и водный велосипед, подскакивая на волнах, уходит в море. Я на секунду отвлекаюсь, глядя на поэта. Тот продолжает вписывать и вычеркивать. За это короткое мгновение над морем происходит чудо. Крепкий соленый ветер поднимает над катамараном громадного, разноцветного воздушного змея. Леска гудит, мальчишки визжат от восторга, и там, наверху, в сияющем воздухе, конструкция из реек и клеенки внезапно утрачивает рукотворность, обращаясь в огромную, бьющуюся и трепещущую живую птицу. Собственно, все. На этом нужно закончить и не терзать культурных людей пошлыми метафорами. Вообще я вот о чем. Я о том, почему я не пишу стихи. По-видимому, дело в том, что я не верю, что в моих тетрадках есть что-то хоть частично равноценное рейкам, клеенке и мотку лески… * * * Горбушка. Будний день. Немноголюдно, но громко как всегда. Брожу мимо рядов, останавливаюсь у прилавка. На прилавке – кино и игрушки. За прилавком – никого. Стою, перебираю. Сзади вопль: – Мадам! Стойте, не уходите. Я предложу вам последнюю «Кармелиту»! Оборачиваюсь. Ко мне спешит хозяин ларька, немолодой человек в очочках, как у Леннона, и пиджачке с заплатами на локтях. Увидев мою физиономию, замирает. – О нет. Вы «Кармелиту» не смотрите. Не вопросительно, а утвердительно. – А вы откуда знаете? – спрашиваю. – Я психолог, – отвечает. – Я про всех могу угадать. – А ну?! – подначиваю я. Человечек изучает меня придирчиво и внимательно. Молча вынимает из-под прилавка «Шоколад» и «Амели». Я смеюсь. – Угадал? – Еще как! Но это мне не нужно. – Тогда – вот. На прилавке появляется «Пуаро». С Дэвидом Суше. Любимейший. – Обалдеть, – говорю, – но и это есть. – «Мисс Марпл»? – Есть! – Что ж тогда?! – Гадайте. – Позвольте, я посмотрю вам в глаза. Снимает очочки, щурится подслеповато. Долго шарит под прилавком. Вынимает диск с иероглифами. – Это что? – Миядзаки. Я делаю шаг назад и осматриваю человека с головы до ног. – Вы кто? – спрашиваю. – Вы – дырка в ткани мироздания? Он хихикает. – Так вы за Миядзаки пришли? – Нет, – говорю, – вы не угадаете, зачем я пришла. Мне нужна игра PURE, это гонки на квадроциклах. – Этого не может быть, – говорит продавец. Зачем-то я рассказываю ему о четырнадцатилетнем мальчике Саше, который лежит в отделении онкогематологии в одном боксе с моим годовалым подопечным Нураном и с восторгом листает журнал про эти самые игры. Продавец ведет меня через Горбушку к прилавку, где мне продают игру. Я благодарю, а он сует мне в руки Миядзаки. – Сколько с меня? – Это подарок. Я не то что польщена была, а как-то неимоверно горда. Со спины меня можно принять за любительницу слезливых российских сериалов. При беглом осмотре – за любителя Пуаро. При пристальном взгляде – Миядзаки. Это ли не орден, спрошу я вас, дамы и господа? * * * Третьяковка. У картины Фалька «Красная мебель» стоит и сидит на полу детская студия. Учащимся лет по пять-шесть – не больше. Педагог: «Что вы видите на картине?» Молчание. Кубизм, сложно… Жестом фокусника гениальная преподавательница вытаскивает из сумки коробку из-под сахара. Показывает: – Что это? – Коробочка!!! – отвечает хор. Педагог рвет коробочку на части, складывает и показывает изумленной публике. – А так? После секундной паузы хор завороженно произносит: «Коробочка!» Потом кто-то оборачивается к картине и шепчет потрясенно: «Столик…» Второй, с восторгом узнавания: «Стульчик…» Роберт Рафаилович Фальк, мне кажется, был бы рад. И это – о любви к прекрасному… * * * Особое, тихое удовольствие – выйти из дому за минуту до половины восьмого, чтоб увидеть, как гасят поутру фонари и мир из лимонно-желтого становится жемчужно-сиреневым. Есть какая-то меланхолия высшей пробы в этой смене освещения – словно некто оформил декорации специально к твоему неторжественному, неуклюжему и нелепому появлению на сцене. И проходишь мимо восхитительных снежных кулис и выходишь на авансцену, к погасшим софитам и разошедшейся публике. И сказать тебе нечего, да и не ждут от тебя ничего… Постоял, да и иди себе на автобусную остановку… Там, на остановке, спит под лавкой в тихом углу лохматая собака, две старушки привычно ругают погоду и цены, молоденькая мама тащит за шарф ребенка лет четырех и чем-то вроде детства пахнет от мокрой шерстяной перчатки… – Не жри снег, идиот! – кричит мама. Краснощекий «идиот» смотрит лукаво и нежно, прячет за спину кулачки и боком подбирается к собаке. По лицу видно, что у него полно интереснейших планов, и, если повезет обмануть мамину бдительность, то новую порцию снега удастся съесть прямо с апатичной песьей морды. |