Онлайн книга «Повиливая миром »
|
– Жестче надо быть, – сказал мой Харон, – а то развели либерастию, слюнтяи чертовы. Иначе не спасем Россию. – Ага, – согласилась я. – А чего это вы так улыбаетесь? – подозрительно спросил водитель. – Знаете, я вот еду из гостей. Как раз-таки от людей, которые довольно успешно спасают эту самую Россию. Она – больницы обустраивает и деткам раковым помогает, он – иконы пишет… – Ну и к чему вы это? – удивился оратор. – Вот вы знаете, у них кошка есть. Когда она не очень объевшаяся, она сама на антресоли залезает. По двери. – Ну?! – А когда обожрется, то сама залезть не может. И тогда… – Что??? – И тогда они ее ПОДСАЖИВАЮТ. Пару минут мы молчали, каждый о своем. – Вы думаете, мягше надо? – спросил шофер. – Точно, – ответила я. – Мягше… Про «баркас»-то все помнят? Освежаю в памяти: На палубе – капитан и боцман. Капитан: – Шо вы видите в подзорную трубу справа по борту? Боцман: – Шестивесельный баркас! – Шо вы видите в подзорную трубу слева по борту? – Шестивесельный баркас! – Шо вы видите в подзорную трубу за кормой? – Шестивесельный баркас! – А шо вы видите в подзорную трубу прямо по курсу?! – Шестивесельный баркас! – Боцман, стряхните вошь с окуляра! * * * Интересную аксиому я проверила сегодня на практике, отправившись поутру в магазин. Точнее говоря, сначала я отправилась на рынок, потому что там продают помидоры, а не то, что называют этим словом в соседнем супермаркете. Помидоры в январе, дамы и господа… Впрочем, мы отвлекаемся. На рынке я купила всякой мелочи, запихала ее в пакет и с этим самым пакетом пошла в магазин, куда нельзя приносить свои помидоры. Во избежание конфликта на томатной почве я засунула пакет с помидорами в ячейку камеры хранения и пошла себе покупать всякое. Купив всякое, я пришла на кассу, где и выяснилось, что у меня в сумке больше нет кошелька. Со всеми деньгами, зарплатной карточкой, проездными на московское метро, парижское метро, венецианский вапоретто (и не спрашивайте!), с дисконтной картой кофейного магазина, обувного магазина и еще десятка других магазинов в разных концах белого света. – Наверное, обронили, – сказала сочувственно кассирша, увидев мое лицо. На лице, я полагаю, отражалась процедура восстановления карточки в банке, голодной смерти и похода домой пешком. – Я поищу, – сказала я. Дальше оно и произошло. Я остановилась посреди магазина, озираясь с самым несчастным видом. Мимо меня шел дяденька. С виду – дяденька как дяденька. В шапочке меховой. С тетенькой под ручку. Допускаю, что стояла я в неудобном месте и, возможно, даже мешала дяденьке войти в торговый зал. И вид у меня был идиотский. Но поверьте мне, это был всего лишь вход в магазин. А не путь к последней спасательной лодке тонущего «Титаника», например. Не единственный выход из горящего здания. Дяденька остановился и сказал мне… Ну, в переводе на привычный нам, интеллигентам, русский язык он сказал примерно следующее: – Мадам, вы (а тем более – некоторые ваши органы) уже не молоды, меж тем ваши нравственные принципы далеки не то что от совершенства, но даже и от нормы. Я, сколько мне помнится, имел отношения с вашей маменькой, и поэтому хочу узнать, зачем вы стоите тут как падшая женщина, в то время как покупатели идут в магазин. Не думали ли вы о том, что вам целесообразно пойти отсюда прочь насовсем? «Пакетик! – вспомнила я. – В ячеечке!» Ну да, о счастье и триумф, кошелек лежал там, притаившись промеж помидоров. Вернулась я к кассе, расплатилась и призадумалась. Насчет половой жизни этого дяденьки с моей маменькой, а также насчет собственных нравственных принципов и возрастных особенностей. И насчет дяденькиной тетеньки, которая всю длинную и крайне непристойную тираду своего спутника выслушала с улыбкой… В магазине было, в общем, пусто, и дяденьку с тетенькой я увидела сразу. Они как раз платили за какой-то там свой кефирчик. Дождалась. Подошла, мило улыбаясь. – Простите, любезный, а вот зачем вы меня так нецензурно облаяли? – спрашиваю. – Вас?! – изумляется дядька. – Я вас, женщина, впервые вижу. И тут меня осенило. Я втянула голову в плечи и сделала несчастное лицо. Такое, с каким, наверное, оплакивала потерю кошелька. – А теперь – узнаете? – А за каким чертом ты посреди дороги раскорячилась?! – немедленно отреагировал дяденька. – Ах ты ж сволочь ты паршивая, – задушевным голосом сказала я, подтягивая дяденьку поближе за пуговицу пальто. Есть слова, которые я с трудом пишу и читаю на бумаге, но произнести могу легко и без напряжения. Ну да, мужичонка этот удрал вместе с теткой и кефиром, бесславно оставив поле боя, а я весь путь домой думала одну грустную мысль. Вы, наверное, уже угадали какую… * * * В жизни самое болезненное – детали. Мелочи. Нет, даже не болезненное, это неверное слово. Самое острое. Вот больница. Можно тома написать о беде, надежде, страдании, милосердии, жестокости… О судьбе, о неотвратимости, о беззащитности… В общем, о жизни и смерти. Самое острое воспоминание – знаете какое? После которого я долго плакала, запершись в машине, глотая тошнотворно-теплую воду и размазывая сопли? Я пришла в бокс к своему любимому четырехлетнему мальчику и принесла ему игрушечную машинку. Мальчик сидел на кровати в смешных трусах в горошек, ерзал и повизгивал от нетерпения и вожделения, а я распаковывала машинку, распутывала какие-то проволочки, чтобы отделить ее от упаковки. Распутала. Протягиваю. Ручонки замирают в воздухе, не трогая подарок, и человек стонет: – Ну мама!!! Ну побрызгай!!! Спиртом. В наших детских онкологических больницах положено все дезинфицировать спиртом. Или вот – детский дом. Есть сто книг и сто фильмов о горе и одиночестве, об оставленности и отчаянии совсем маленького человека… Крошечная трехлетняя девочка одевается перед выходом на улицу. На улице – мороз. Девочка одевается сама. Быстро, сноровисто, не отвлекаясь, как солдат в казарме. Колготы, рейтузы, свитер, шарф. |