Онлайн книга «Повиливая миром »
|
* * * Внезапно пришедшая, мокрая, слякотная зима. Наверху никак не могут решить, лить или сыпать. Ветер продувает насквозь сырую ледяную Лубянку. Неделя до начала Адвента. Детская месса в церкви святого Людовика. Первые четыре ряда скамеек – «младенцы». Родители – поодаль. В рядах младенцев легкое волнение и приготовления. Дочка подруги готовится читать послание Апостола Павла. Прибегает уточнять ударения в длинных словах. Над младенцами как наседки квохчут сестрички-монахини. Улыбчивый отец Фернандо начинает службу. Трудное послание прочитано, за ним прочитано Евангелие, начинается проповедь. Точнее говоря, беседа. – Кто такой Иисус? – спрашивает отец Фернандо. – Бог или человек? – Бог! – уверенно отвечает девочка с бантиком, явная отличница. – Нет, человек! – вскакивает юноша лет девяти с вихром на голове. – Он сначала был человек, а потом стал Бог! – предполагают справа. – Наоборот! Он сначала был Бог, а потом стал человек! – исправляют слева. Богословская дискуссия в разгаре. Ничего страшного, и не такие мудрецы на этом месте копья ломали… – Как вы думаете, Бог любит вас очень или не очень? – спрашивает падре. – Очень! – вопит уверенно аудитория. – Меня Он обожает, – решительно сообщает мальчонка в толстом свитере. Голос у него полон гордой уверенности. Любимое дитя, чего уж. – Мы все стараемся вести себя хорошо, – говорит отец Фернандо. – Но у нас это не всегда получается. То есть у вас наверняка получается, а я иногда веду себя не очень хорошо… Аудитория, за несколько минут до того бившая себя в грудь кулачком, признавая «mea culpa [39]», примолкает. Затихает даже тот мелкий в третьем ряду, который больше всех вертится и егозит. – Как вы думаете, что сделает Господь, если мы будем грешить? Я мысленно прижимаю уши и вжимаю голову в плечи. Я привыкла, что на этом месте возникает разговор о наказаниях. – Господь расстроится! – хором произносят первые четыре ряда. – Он огорчится и будет горевать! Потом, после мессы, попив кофе с подругой, я иду по Мясницкой и смотрю в черное зимнее небо. Мне хочется сказать в небо: «Не огорчайся, не горюй! Я постараюсь вести себя прилично!» Но я взрослая. Думаете, все сказанное находится за пределами хорошего вкуса? Не исключено. Но мне кажется, детство вообще находится вне этих пределов. Так уж сложилось. Там какие-то свои законы. * * * Студенты смотрят кино. На экране юные и прекрасные Редфорд и Хофман расследуют Вотергейтский скандал. Дети сопереживают, шепчутся. Делаю замечание. – У нас вопрос, Татьянавиктна. – Ну? – Они что, реально против президента попрут?! – Реально. – Они чокнутые? – Это демократия, дети. Шепот прекращается. Дети смотрят фантастическое кино дальше. * * * – Нет, мне просто интересно! Что, я спросить не могу? Я спрошу! Ну вот хоть эту (взгляд в мою сторону)… Вот вы замужем? – спрашивает тетка в метро. Видимо, разговор на эту животрепещущую тему начался задолго до моего появления. Теткина приятельница краснеет, хватает ее за руки, но какое там. – Замужем, – отвечаю я. – Муж пьет? – Нет. – И не бьет? – Нет. Лицо у дамы вытягивается. – И не гуляет? – Некогда ему гулять, работает… – Что ж такое, – огорчается тетка, поджимая губы. – Вот вы же – ничего особенного, извините, конечно. Не красавица. И толстая. И вообще. Вон, небось, на работу едете, а даже без макияжа, как колхозница. А такое везение. А тут – все при мне, и выгляжу, и одета… А попадаются – либо алкаши, либо уроды какие-то… И почему такая несправедливость, а? – Почему же это несправедливость? – улыбаюсь я. – Очень даже справедливость! Во первых, вы хамка, а во вторых – страхолюдина. Очень справедливо, что вы не замужем. – Ах вы… Ах вы… Станция «Молодежная». Приехали. * * * Вы же знаете собаку в московском метро? На «Площади Революции»? Вчера был долгий дурацкий день. Знаете, как зимой бывает? ВЯЗКО. Сначала я час с лишним провела в «Сбербанке», пытаясь отправить микроскопический перевод на Украину. В «Сбербанке» старички и старушки пытались снимать и вкладывать свои пенсионные гроши на книжки, путались в цифрах и номерах, бесконечно возились, копались и ссорились с соседями по очереди. – Когда ж вы все передохнете? – процедил обиженный мальчик лет 45, стоявший в очереди передо мною. Никто бы и внимания не обратил, а я нашипела на мальчика как змея, испортила себе и ему настроение рассказом про его персональную старость… Я умею иногда. Сама потом не рада… Потом я бесконечно долго тащилась в очумелом метро, а потом – по голому страшному льду, в Третьяковку, чтобы потолкаться среди мужниных сотрудников, грустных рублевских икон и старых знакомых, которых сто лет не видела – и не скучала… Потом начальство подробно рассказало мне по телефону, чем именно оно огорчено. Потом я внезапно страшно устала. Потом я поняла, что жизнь проходит, а толку от меня как не было, так и нет. Словом, к тому моменту, как мы оказались на станции метро «Площадь Революции» у меня болели голова и коленка, мне хотелось плакать обо всем сразу и требовать перемены участи хоть от кого. Хоть от дурацкой бронзовой псины с натертым носом. А люди шли мимо, и каждый второй поднимал руку и тер собачий нос, и все они отчего-то улыбались смущенно, так, как будто их застали за чем-то не совсем приличным. И взрослые, и дети… – Не буду тереть, – подумала я и отвернулась. – Она железная. Ей все равно. Дура. В этот самый момент я получила довольно ощутимый удар по ноге упругим собачьим хвостом. Огромная овчарка, соскочив со своего постамента, прошла мимо меня вдоль платформы, обернулась и посмотрела иронично. – Ну? И кто из нас дура? – было написано на собачьей морде. Тут надо бы и закончить. И сказать гордое: «Ну и пожалуйста!» – всем, кто не верит в оживших собак на пустеющих платформах вечернего метро. Но у меня тут много уважаемых мною материалистов. Им сообщу: иногда вечерами метро патрулирует милиция с овчарками. |