Онлайн книга «Гуляйполе»
|
Ответом ему было молчание. Страх сковал односельчан. Впервые они видели человека, вернувшегося живым после висельного приговора. А какой переполох был в хате! Евдокия Матвеевна металась от печи к сундуку, то поправляла расставленные на столах тарелки, то примеряла нарядные хустки. Время не пощадило ее. Сморщилось лицо, поблекли глаза. Молодицы, помогавшие ей накрывать на стол, бестолково сталкивались друг с другом. – Капусту, огурци по краям! – командовала хозяйка. – Рыбу в середку!.. А стаканы! Де стаканы?.. Ой, Боже!.. Она оглядывала сыновей, чинно сидевших под стеной на лавке. Одноглазый Омельян, Карпо, Савва. Последние двое были в солдатских рубахах со следами погон. Под ногами путались дети – не меньше дюжины. – А де ж Грыцько? – спросила она. – Надо, шоб все братовья вместе булы. – Прийде сейчас. За своею Тоською побиг. – Ой, Господи! – всплеснула руками Евдокия Матвеевна. – А про Настю забулы? Бижы, Карпо, скажы: просым з почетом!.. Карпо поднялся. Но Евдокия Матвеевна в распахнутую кухонную дверь увидела Нестора, который разговаривал с окружившими его сельчанами. – Стой! Не ходы! Бо Нестор уже в двори! Карпо остался на месте, но что-то прошептал «Ивану Карповичу», востроглазому сынишке, примчавшемуся вслед за Нестором от старой кузни. И тот, кивнув, тотчас исчез… Нестор вошел в родную хату. Она, и без того малая и тесная, сейчас стала и вовсе крохотной из-за расставленных столов и лавок, набившейся родни. Евдокия Матвеевна, обомлев, смотрела на застывшего у входа Нестора, узнавая и не узнавая его. Черные очки делали сына чужим. Наконец Нестор бросился к матери, обнял ее. И тут Евдокия Матвеевна, словно признав свою кровинушку, стала целовать его и одновременно плакать и голосить… Братья, невестки, племянники-малолетки – все встали с лавок, ощущая святость минуты. И Нестор, поддавшись этому чувству, опустился перед матерью на колени. И мы с вами, читатели, должны ощутить библейскую значимость момента. Простые, понятные переживания, роднящие человека с верой, испытывали все присутствующие в хате. Может, теперь все изменится? И не будет больше отчаянного бунтовщика с душой несгибаемого лермонтовского Вадима? Может, история Украины и даже всей России пойдет по другому пути? Будет мирно жить себе в Новороссии еще один хлопец, работать хлеборобом, или мастером у вагранки, или артистом? А не исключено, что и кем позначительнее, повыше: талантов и воли у Махно хватит на десятерых, и тягой к учению он не обделен. Вдруг сейчас пробудятся в нем доброта, участливость, сыновья забота? Может быть… Но закипал уже российский кровавый котел, куда бросили закваску неудержимой бескрайней свободы, своеволия, казачьей хмельной гульбы! Как выскочишь из него? Да и отпустит ли Нестора его вторая и всесильная мать – русская Революция, которая, растоптав красные банты и цветы, превращалась в бунт – тот самый, бессмысленный и беспощадный?.. Нет, ничему этому не дано осуществиться. Но мы запомним застывших в немой сцене братьев и их родню, мать, которой предстоит иссохнуть в тоске по единственному оставшемуся в живых, младшенькому сыну, в то время как он будет умирать от старых болезней и ран далеко на чужбине, в нищете, голоде и холоде… Но это потом, потом… А сейчас – несколько минут надежды. Мимолетная улыбка судьбы. Евдокия Матвеевна, обхватив Нестора за плечи, заставила его встать. Черные очки мешали ей разглядеть лицо сына. – А шо ж это люды брешут, шо у тебе очи сталы як у вовка? – спросила она, вдруг перестав причитать, будто уже покончив с ритуалом. – А ну, снимы окуляры! Снимы!.. Нестор снял очки. И Евдокия Матвеевна даже слегка отшатнулась, так поразил ее изменившийся взгляд сына. Но она одолела этот взгляд. – Ну от, ну от! – сказала она с облегчением. – Очи, яки булы, таки и осталысь – людськи… Пострадалые, конечно, в той темныци. Так на то ж она и называеться темныцею. И тут все в хате оживились. Нестор обнимался, целовался с братьями. – Ну, браты! Ну, родные! Да я б вас на улице ни за шо не узнал: селяне. Як есть селяне! Дядькы! Одноглазый, поседевший – ему уже за сорок – Омельян был окружен детворой. Карпо пришел со своими четверыми. Среди них был и сероглазый «Иван Карпович», с руками в саже, только что куда-то смотавшийся и вновь усевшийся рядом с отцом. И Савва был здесь, тоже не только семейный, но и многодетный. Нестор потрогал медали, которые надели средние братья. – Отвоевали? Успели? А теперь, значит, додому отпустили? Карпо и Савва улыбнулись: – Сами себе отпустылы… На митинге порешылы: «додому»! – Ну й молодцы! Махно расцеловался со смущенными невестками, многочисленными племянниками и племянницами. – А где ж Гришка? Все ще на шахте? – Тут я! – отозвался от двери Григорий, протискиваясь сквозь толпу любопытных гуляйпольчан. За руку он тянул дивчину. – Здраствуй, братка! Це – Тося! – представил он подругу. Махно поцеловал зардевшуюся Тосю, обнялся с братом. Потом стал раздавать нехитрую мелочь, купленную в Москве на подаренную пьяным купчиком «катеньку»: цветные хусточки, папиросы. Детворе – конфеты. Наконец стали рассаживаться за столами, накрытыми вышитыми праздничными скатертями. На столах стояла в тарелках всяческая снедь, какая только водится в украинских сельских погребах. Здесь были и упругие соленые огурчики размером с мизинец, и квашеная капустка, и грибочки, и маринованные баклажаны. В мисках паровали вареники. В других высились горы подрумяненных, притрушенных жареным лучком кур. А бутылок-то, бутылок! И «сизограй» в четвертях, и наливочки всех цветов и оттенков, включая темно-бордовый «спотыкач», и домашнее пиво в жбанах… – А як же сухой закон? – оглядывая батарею бутылок и графинов, спросил Нестор. – На Украине сухый закон только тогда, когда дождю давно нема, – пробасил Омельян. – В остальне время – закон мокрый. Нестора посадили во главе стола, под образами. Неподалеку сел Григорий с Тосей. Махно украдкой, чтобы не смущать, оглядел будущую родственницу. – А я, Гриша, думал, ты на шахтах уголек рубаешь. А ты он какой себе уголек достал… чернявенькая, и очи – угольки… Молодец! Оттаивал каторжник. Семья. Родная хата. Родичей как грибов в корзине. Шутки, смех, писк детворы… – Шахты вполсилы роблять, – пожаловался Григорий. – Шахтеров на войну смобилизовують. – А кто ж под землей? – помрачнел Нестор. – Додумалысь. Китайцев привезлы, видимо-невидимо. – Это ж сколько народу погубила война, шо нам китайцев приходится завозить! – уже кипел Нестор. |