Книга Безликий , страница 47 – Майк Германов

– Значит, следующая жертва – она!

– Да объясни ты толком! – не выдержал лейтенант. – Я ничего не понимаю! С какого перепуга она вдруг стала жертвой, если мы сюда летели спасать ее покойного муженька?

– Ты прав, я ошибся. Только совсем немного. Та трава, которую Полтавин нашел в бассейне, – «Рука Марии», указывает на имя, а «Паганини» – язычник – на фамилию. Получается Мария Языкова. К тому же любимую скрипку Паганини называли его вдовой, понимаешь?

– Нет, ну так, конечно, все сходится, – медленно проговорил Димитров, – только жена Языкова вряд ли имеет отношение к школе. Или, по-твоему, убийца решил пройтись по родственникам бывших сотрудников?

– Ну, во-первых, он может стремиться с ней рассчитаться за грехи мужа, а во-вторых, имеет ли она отношение к школе, как раз сейчас мы и будем выяснять. Так что пошли в дом. А своих архаровцев, когда проснутся, поставь так, чтобы им было видно всех, кто попытается проникнуть в дом. Пусть хватают любого и волокут ко мне.

Димитров тяжело вздохнул и нехотя поплелся за мной.

– Пока мы здесь, отправь одного из оперов со списком в отдел проверить документы, – сказал я по дороге. – Потом пусть возвращается.

Димитров усмехнулся:

– Чтобы знать, кого ждем?

– Может быть.

– Представляю, что сейчас будет.

– В смысле?

– Когда мы скажем вдове, что с нее хотят снять лицо. И сожрать его.

– Обойдемся без подробностей. Истерика нам тут не нужна. И пусть уберут машины со двора. – Я протянул Димитрову ключи от «Олдсмобиля».

– Думаешь, убийца не наблюдает за домом?

– Надеюсь, что нет.

– Это было бы глупо с его стороны.

– Должен же он однажды проколоться.

Димитров усмехнулся:

– Не вижу причин. До сих пор он нас опережал.

– Но Языкова жива, а мы здесь, – возразил я.

– И это, по правде говоря, странно.

Мы поднялись на крыльцо, и лейтенант позвонил.

– Думаешь взять его на живца?

– Надеюсь.

– А Языкова согласится?

– А мы не будем спрашивать. Скажем, что просто будем ее охранять.

– Он не полезет сюда. Тут слишком хорошо все охраняется, да еще мы. Наверняка заметит кого-нибудь постороннего.

– Во всяком случае, сохраним вдове жизнь.

Дверь открылась, и я увидел на пороге женщину лет шестидесяти в белом спортивном костюме и теннисных туфлях. В руке она держала ракетку.

– Снова вы? – Она удивленно взглянула на Димитрова.

– Старший лейтенант Самсонов, – проговорил я. – Вы хотите поиграть?

– Ну да. Ваши коллеги вроде собирались уходить. – В ее голосе были вопросительные интонации.

– Кое-что изменилось. Нам лучше поговорить об этом внутри.

– Ну, ладно, заходите.

– Найди оперов, – сказал я Димитрову. – Помнишь, что они должны делать?

– Помню, помню! – проворчал тот, выходя из холла налево.

– Простите, Мария Семеновна, но у меня для вас не очень приятные новости, – сказал я, когда мы с Языковой остались вдвоем.

– Давайте пройдем в гостиную, – отозвалась та, показав себе за спину ракеткой. – Терпеть не могу что-то делать на ходу.

Волосы у нее были аккуратно пострижены и уложены, косметики было минимум, да и та не бросалась в глаза. Женщина со вкусом.

Мы двинулись через холл и оказались в большой восьмиугольной комнате, обшитой резными дубовыми панелями. На стенах висели картины в багетных рамах – морские пейзажи с кораблями и без, в спокойную погоду и в бурю. Возле венецианских окон стояли пальмы в керамических кадках с каким-то африканским узором.

Языкова села в ротанговое кресло, я расположился на диванчике.

– Курите, если хотите, – предложила хозяйка.

– Нет, спасибо. Я не курю.

– Ваше счастье. – Она коротко улыбнулась. – А я вот дымлю как паровоз. Так вы сказали, что хотите мне сообщить что-то неприятное.

– Да. Дело в том, что я расследую убийства учителей, работавших в школе, где ваш покойный супруг тринадцать лет назад был завхозом.

Языкова нахмурилась. Брови у нее были выщипаны и подведены перманентом.

– Это было так давно, – сказала она.

– Да, и тем не менее кто-то собирается с ним расквитаться.

Брови у женщины приподнялись, изогнувшись двумя домиками.

– Каким образом? Он же умер!

– В том-то и дело. Ваш муж умер, но ненависть к нему осталась. И некто… собирается потребовать долг с… – Я замолчал, не зная, как выразиться.

– С меня, что ли? – пришла мне на помощь Языкова.

– У нас есть основания считать, что да.

Женщина медленно положила ракетку на пол и подалась вперед, глядя мне прямо в глаза.

– Знаете, лейтенант, в таком случае мне бы очень хотелось знать, какие есть основания. Надеюсь, вы понимаете мое любопытство?

– Безусловно.

Я надеялся, что мы обойдемся без подробностей, но было ясно, что Языкова из тех людей, которые хотят во что бы то ни стало знать, что их ждет и почему. Мне придется убедить ее в том, что ей действительно грозит опасность, иначе она вполне может выставить нас на улицу.

– Позвольте, я начну сначала.

Языкова откинулась на спинку кресла.

– Хотите кофе? – предложила она. – Я так понимаю, мы все тут застряли надолго, так что почему бы не подкрепиться? Может, бутерброды?

– С удовольствием.

– Дайте мне пять минут. – Она поднялась и направилась к двери. – Надеюсь, меня не будут убивать прямо сейчас?

– Надеюсь, что нет.

Языкова вышла, а я остался в шикарной гостиной.

Здесь пахло апельсинами – они лежали в корзине на журнальном столике – и пионами – их красные и белые бутоны слегка покачивались за приоткрытым окном. На улице начался дождь: мелкие капли оседали на стекла. До меня донесся звук моторов – это опера убирали автомобили от ограды.

Языкова вернулась с подносом в руках.

– Черный или с молоком? – спросила она, расставляя на столике чашки и прочие приборы.

– Черный. Две ложки сахара.

Языкова придвинула мне мою чашку, сама села в кресло, достала пачку «Давидофф» и серебряную зажигалку.

– Я вас слушаю. Как и обещали – с самого начала.

– Предупреждаю, рассказ не самый приятный.

Языкова зажала сигарету крепкими белыми зубами (наверняка искусственными) и щелкнула зажигалкой.