Книга Я хотел убить небо, страница 19 – Жиль Пари

Тут он тоже меня увидел, и я приложил палец к губам, и Ахмед улыбнулся, и я проговорил одними губами: «Всё хорошо», а Ахмед беззвучно: «Не знаю», и тогда мадам Колетт, которая как раз смотрела на Ахмеда, оглянулась и увидела меня.

– Икар! Что ты там делаешь, почему прячешься за дверью?

(Когда меня называют Икаром, это плохой знак.)

Мы с Камиллой вышли из укрытия.

– Камилла, ах вот как, ты тоже здесь? Идите оба ко мне в кабинет, я сейчас. Простите, месье Бураджа, я вас провожу, если вы не против.

Папа Ахмеда ответил: «Да», и посмотрел на меня, и вид у него был совсем не злой. Он не жевал жвачку, как злодеи в кино, а ещё у него не было небритых щёк, и я не слышал от него плохих слов и только видел доброе лицо грустного папы.

– Итак, дети, что вы там делали, за дверью?

Я не увидел, как психолог вошла в комнату, и подпрыгнул от неожиданности.

– Ничего плохого. – Я лепил сердце из пластилина, чтобы подарить его Камилле.

Я был уверен, что мадам Колетт всё равно решит, что это «симпатичный мячик».

– Кабачок, ты что же, даришь своё сердце Камилле? – спросила она.

– Вот ещё, это просто симпатичный мячик.

И я посмотрел на неё так, как будто она полная идиотка.

– Мы прятались за дверью, – сказала Камилла, – потому что увидели, как вы выходите с Ахмедом и его папой, и испугались, что вы будете нас ругать.

– Почему вы решили, что я буду вас ругать?

– Потому что мы дети, – ответила Камилла.

– А как прошла ваша встреча с тётей?

– А, с тётей. Ну, как обычно. Мымра была ужасно мила.

– Камилла, нельзя так говорить про тётю. Ей тоже нелегко, ты ведь знаешь.

– Ну конечно, ты ведь в это веришь. Всякий придёт, наврёт с три короба, и ты поверишь!

– Икар, будь добр, выйди из комнаты. Мне нужно поговорить с Камиллой.

– Нет, я не хочу выходить, я хочу остаться с Камиллой.

– Икар, ты хочешь, чтобы я вывела тебя силой?

– Ну ладно.

Я посмотрел на Камиллу, проговорил одними губами «кикимора», и вышел, не закрыв за собой дверь, и услышал, как мадам Колетт крикнула мне вслед: «Дверь!», но я притворился глухим и бросился бежать – и бежал, пока не оказался у нас в спальне.

Ахмед лежал, укрывшись одеялом, наружу торчало только ухо плюшевого зайца.

– Ты умер? – спросил я, заглянул под одеяло и увидел там его маленькое лицо всё в слезах, он прижимался носом к плюшевой игрушке.

Ахмед что-то сказал с пальцем во рту, и я ничего не понял, поэтому сел к нему на кровать, вытащил его палец и сказал:

– Скажи ещё раз.

– Это не мой папа.

И из него полилось целое море новых слёз.

– Как это не твой?

– У моего папы была борода и много волос.

– Ты что, больной? Он их сбрил. Тюрьма – это тебе не шуточки. Я видел в кино, как преступник побрился налысо с помощью такой машинки, и его бросили в камеру и через дырку в двери проталкивали ему туда тарелку с жидкой кашей.

– Ничего такого не знаю. Я играл с его волосами и бородой, когда был маленький.

– Ну тебе повезло, что ты это помнишь. Я вот про своего папу вообще ничего не помню. Но если бы я его увидел, я бы его точно узнал, потому что это великан, который разговаривает голосом петуха и носит лаковые туфли.

– Моя мама уехала с каким-то другим месье и больше не хочет меня видеть, папу я забыл, и вот он ко мне приехал, а я его совсем не знаю, поэтому мне страшно, и я не могу с ним разговаривать.

– Он хорошо с тобой говорил?

– Да, он сказал, что ему надо найти себе работу, и что Тони обещал ему помочь, и он приедет за мной через три или четыре месяца, и мы будем жить в красивом доме с большим садом и бассейном.

– А кто такой Тони?

– Месье сказал, что это его друг из тюрьмы.

– А тебе бы хотелось жить в красивом доме с большим садом и бассейном?

– Я не знаю.

– Как это не знаешь?

– Месье сказал, что мы будем жить вчетвером с Тони и Сандрой.

– Кто такая Сандра?

– Месье сказал, что это его девушка, а я не знаю всех этих людей и не хочу отсюда уезжать, я так ему и сказал.

– И что он ответил?

– Что он мой папа, и что я не могу всю жизнь провести в приюте, что мне нужна настоящая семья, как Сандра, Тони и он, и тогда я заплакал. Он мне сказал: «Ты привыкнешь, не горюй», а я сказал, что мне не нужна его семья, потому что у меня есть Симон, и ты, и Камилла, и Рози. Я ушёл, но мадам Колетт поймала меня за рубашку и отвела обратно к месье.

– Я думал, что ты влюблён в своего папу.

– Ну да, я всё время о нём думал, но в моих мыслях он всегда был с бородой и волосами, а сейчас я его совсем не узнаю, и мне к нему не хочется.

– А что ему сказала мадам Колетт?

– Что ему нужно почаще ко мне приезжать, чтобы я к нему привык, и месье сказал, что он постарается, но ему нужно уехать по делам на три месяца. Мадам Колетт сказала: «Понимаю», и месье сказал: «Трудно найти работу, когда ты только вышел из тюрьмы, а мой товарищ Тони нашёл для меня одно дельце в Америке». «Какого рода дельце?» – спросила мадам Колетт, а месье ответил: «В сфере недвижимости».

– Что такое сфера недвижимости?

– Не знаю.

И тут ворвался Симон: «Ну вы и придурки, в музее было так круто!», а потом он посмотрел на Ахмеда и добавил: «А, к тебе же приходил папа, и как он? Судя по твоей роже, не очень?»

Ахмед потянул на себя одеяло и снова накрылся с головой.

– Что случилось? – спросил у меня Симон.

Я объяснил ему, что Ахмед больше не влюблён в своего папу, потому что тот сбрил бороду и волосы, и к тому же Ахмед не хочет жить в красивом доме с бассейном и садом и с Тони и Сандрой, ему больше нравимся мы, дети из приюта.

– Ты больной, Ахмед? – спросил Симон, обращаясь к одеялу. – Тут ведь у нас хуже, чем в самой ужасной тюрьме, хуже, чем там, где был твой папа, потому что нам тут ещё сидеть и сидеть, и конца этому не видно. Нас, конечно, возят в бассейн и в Музей науки и техники, но мы каждый раз возвращаемся в этот наш гнилой барак, и никому отсюда не выбраться, ну разве что в старости. Ты мог бы уехать в красивый дом с бассейном и садом, но выбираешь тюрьму из-за какой-то дурацкой истории с волосами? Никогда не слышал такого бреда.

Ахмед немного высунулся из-под одеяла:

– Вот ты вечно всё про всех знаешь, а сам всегда один, и никто к тебе не приезжает, и даже у мадам Колетт нет ящика с твоим именем. Ты урод, и тебя вообще не существует.