Книга Я хотел убить небо, страница 20 – Жиль Пари

– Меня не существует?! Сейчас я тебе покажу, кого тут не существует!

Симон бросился на кровать и давай колотить Ахмеда, а я закричал: «Симон, перестань!», а он вырвал у Ахмеда плюшевого зайца, и теперь уже закричал Ахмед. Я стал оттаскивать Симона за плечи и получил от него кулаком в нос, и тут прибежала Рози, и Симон пнул её ногой, а Рози тогда схватила его за волосы.

– Симон! Ты немедленно успокоишься и пойдёшь со мной к мадам Пампино. Икар, а ты отведёшь Ахмеда в медкабинет, и приложи платок к носу, он у тебя весь в крови.

Платка я не нашёл, поэтому схватил футболку Симона, которая висела на стуле, и высморкался в неё, и она стала вся красная.

А потом я повёл Ахмеда с его синей щекой и плюшевым зайцем в медкабинет.

– О-ля-ля! – воскликнула медсестра Ивонна.

– Только укол не делайте, – предупредил я.

– Заяц погиб, – сказал Ахмед. Ивонна полечила нас всех такой штукой, от которой щипало, и мы орали кто кого переорёт, кроме зайца, который вёл себя как герой. Ивонна сказала:

– Вот какой храбрый заяц. Всё, готово. – И приклеила пластырь на щёку Ахмеду, ещё один – мне на нос, а последний – на ухо плюшевому зайцу.

– Ну вот, зайцу уже лучше, и вам тоже, так что бегом к себе в комнату.

И мы убежали на суперскорости, потому что у Ивонны очень странно пахнет, и это только Жужуб может проводить сколько угодно времени в медкабинете, хотя у него никогда ничего не болит, не то что у зайца.

Симон внизу на лестнице драил перила.

Ахмед показал ему язык, отпустил мою руку и побежал дальше вместе с зайцем, а я перегнулся через перила и увидел, что Симон плачет, и слёзы перемешиваются с воском на тряпке, и у меня к горлу подкатил комок.

Я спустился к Симону, но тот ничего не сказал, даже плакал он молча.

Он только положил руку мне на плечо, а я сказал: «Не реви, всё в порядке», и он тогда сел на ступеньки и закрыл лицо руками, и выглядело это так, как будто бы ничего не в порядке.

Я не знал, что сказать, поэтому просто тоже сел на ступеньку рядом с ним и ждал, пока грусть пройдёт, и тут к нам прибежала Камилла и спросила у меня: «Что это у тебя с носом?», а я приложил палец к губам, и тогда она тоже села рядом и положила голову мне на плечо, и мы сидели так втроём очень-очень долго.

Потом Камилла встала, взяла воск и протянула мне тряпку.

– Это ведь меня наказали, – сказал Симон.

Мы с Камиллой ответили хором:

– Если тебе плохо, то и нам плохо тоже.

И тогда мы втроём посмотрели друг на друга так, как будто были одни на всём белом свете.

Мы набросились на перила, и Симон теперь снова улыбался.

* * *

Ахмед с зайцем опять залез под одеяло.

– Не хочу, чтобы приходил злой полицейский.

– Но он совсем не злой, – сказал я. – И ты же видишь, он даже одевается не как полицейский, когда ко мне приезжает.

– Я боюсь, что он меня арестует, и наденет на меня наручники, и будет давить мне на голову, чтобы запихнуть к себе в машину, и все будут надо мной смеяться и говорить: «О-ля-ля! Ахмед опять что-то натворил!», и я попаду в камеру и буду там жить очень долго, и, когда я оттуда выйду, меня никто не узнает.

– Тяжёлый ты случай, Ахмед, – сказал Симон. – Вряд ли ты натворишь что-нибудь вроде похищения, которое совершил твой папа, в тюрьму тебя уж точно не отправят. Ты же не виноват, что у тебя такие безответственные родители. Кабачку повезло с полицейским, который приезжает к нему каждое воскресенье с пакетами конфет и всякими нежностями. К тому же он забирает их с Камиллой на все выходные, а мы поедем в Лувр с Рози и учителем, чтобы узнать там разную скучную фигню. Музей не папа, он не обнимет и не захочет забрать тебя отсюда навсегда.

– Не понимаю, что ты такое говоришь, Симон, – сказал Ахмед с ухом зайца во рту.

– Куда тебе что-нибудь понять с твоим плюшевым мозгом, – ответил Симон. – Слушай, Кабачок, там Реймон тебе машет, и с ним его мелкий, стоит и таращится на нас. Надо ему улыбнуться.

И Симон состроил такую страшную гримасу, что Виктор тут же нырнул обратно в машину.

– Я голодный, когда мы будем есть? – спросил я у зеркала в машине, в котором видны были одни только глаза Реймона.

– Сюрприз! – ответил он. Не люблю сюрпризы: от них слишком сильно бьётся сердце, а потом можно ещё и разочароваться.

Сюрприз Реймона находится в конце дороги, от которой больно попе, потому что она вся в колдобинах.

Это ресторан.

Какой-то парадно одетый месье отвёл нас к столу, и какая-то мадам подвинула стул, на котором я сидел, как будто бы я инвалид, а потом она раздала нам большущие меню, и Реймон сказал мне: «Можешь брать всё, что захочешь», и я прямо обалдел.

– Ты уже была в ресторане? – спросил я на ухо у Камиллы.

– Да, мама и папа часто меня туда водили, когда не ссорились.

– А я только в кино видел, и мама говорила, что рестораны – это для богатых.

– Твоя мама говорила ерунду!

– Она не виновата, понимаешь, это всё из-за пива и больной ноги.

– Ну как, дети, вы уже выбрали? – спросила у нас мадам с блокнотом и ручкой в руке.

– Яйцо под майонезом и курицу с жареной картошкой, – ответила Камилла.

– Эм-м… И мне тоже.

Рози мне всегда говорила, что у меня глаза завидущие и что я всегда кладу себе на тарелку больше, чем могу съесть, и всё-таки, будь моя воля, я бы попросил все закуски и все главные блюда, которые были в меню и казались такими вкусными.

Мадам записала всё к себе в блокнот: у старых вообще плохо с памятью.

На десерт мы съели целую гору мороженого.

Реймон расстегнул ремень и пуговицу на штанах, чтобы живот мог дышать, и закурил сигарету.

– Курить плохо, пап.

– Ты прав, сынок.

И он потушил сигарету о дно пепельницы.

Виктор очень заботится о папе. Он тут же сказал, что пить тоже нехорошо, и Реймон отказался от бокала вина, хотя по глазам видно было, что ему очень хочется.

А потом мы пошли прогуляться к реке, и Камилла собирала цветы, а Виктор держал папу за руку, солнце отражалось в воде, и мы видели маму-утку с утятами, и у них был какой-то пьяный вид, плавали они очень плохо, а я шёл и иногда посматривал на небо, оно было совсем голубое, и я был доволен, что на нём не видно ни облака.

Одно-единственное облако появилось чуть позднее, когда Реймон сказал: «Ну что ж, дети, пора ехать».

– А где твоя мама? – спросил меня Виктор, когда сел в машину рядом с папой.

– Виктор, такие вопросы не задают, – сказал полицейский.