Онлайн книга «Сальватор. Том 2»
Господин Жакаль был разочарован: порядок везде царил такой, что казалось невозможным его поколебать. На следующий день, то есть 19-го, газеты напечатали отчет об организованной иллюминации и сообщили, что вечером праздник продолжится, но на этот раз, по всей вероятности, иллюминацией будет охвачен весь город, так как ожидается всеобщий праздник. Газеты кабинета министров, вынужденные признать собственное поражение, высказали это в резких выражениях. Они поведали о неутешительном результате, а также о том, как столица встретила эту губительную новость. «Партия большинства торжествует, – писали они. – lope отечеству! Революционная партия не замедлит показать, на что она способна». Но Париж, кажется, не разделял уныния кабинета министров; парижане, как обычно, отправились по своим делам, и весь день им было спокойно, даже весело. Вечером положение изменилось. Как и предсказывали либеральные газеты, вечером парижане сбросили рабочие блузы и облачились в праздничные наряды. Улицы Сен-Мартен, Сен-Дени и прилегающие к ним улочки осветились как по волшебству. При виде этой сверкающей реки лампионов прокатился взрыв радости, который, очевидно, отозвался в сердцах министров, подобно мрачному эху. Тысячи людей прогуливались, встречались, заговаривали, не будучи знакомыми, или пожимали руки, понимая друг друга без слов. Радость рвалась из всех грудей вместе с шумным дыханием; люди вдыхали первые порывы всеобщей свободы, и сдавленные легкие расправлялись. Пока толпу не в чем было упрекнуть; это были добрые, порядочные люди, радующиеся свободе, но без умысла ею злоупотребить. Кое-кто выкрикивал антиправительственные лозунги, но таких было немного. Протестовали в основном умолчанием, а не криками. Спокойствие представлялось более величественным, чем буря. Вдруг какой-то человек выкрикнул из толпы: – Покупайте ракеты и петарды, господа! Отпразднуем результаты выборов! И все стали их покупать. Сначала посматривали на них с опаской, не собираясь зажигать. Потом уличный мальчишка подошел к почтенному горожанину и, будто шутя, подбросил положенный трут в тот самый карман, куда господин только что опустил пакет с петардами. Петарды загорелись, раздался взрыв. Это послужило сигналом. С этой минуты со всех сторон затрещали петарды; тысячи ракет, будто падающие звезды, прочертили вечернее небо. Буржуа в большинстве своем хотели разойтись. Но это оказалось нелегко, ведь толпа образовалась довольно плотная, и в несколько мгновений положение вещей изменилось. Появились откуда-то дети, подростки, молодые мужчины в лохмотьях, словно нарочно желавшие привлечь к себе внимание. Они выставляли на улицах, освещенных a giorno 18 , свою нищету, которую обычно принято скрывать в самых темных глубинах. Это был странный, непонятно откуда взявшийся отряд; стоило хорошенько приглядеться к этим людям, и становилось понятно, что они похожи если не очертаниями, то числом, на тени, бродившие в окрестностях Почтовой улицы и Виноградного тупика, в нескольких шагах от Говорящего колодца, против таинственного дома; с его крыши, как помнят читатели, упал незадачливый Ветрогон. Среди бойцов этого отряда натренированный глаз мог бы узнать Жибасье, незаметно руководившего славными агентами г-на Жакаля, которых мы уже имели честь представить нашим читателям под живописными прозвищами: Мотылек, Карманьоль, Овсюг и Кремень. Сальватор находился на своем посту на улице О-Фер. Он улыбался, как и накануне, узнавая всех этих людей: всех из них он мог назвать по именам. По неизвестным нам, но, очевидно, важным причинам мятеж, ожидавшийся накануне и предсказывавшийся г-ном Жакалем, был отложен. Сальватор его ожидал, но видя, что все спокойно, решил, что его перенесли на следующий день. Однако, когда он увидел толпу оборванцев с раскрасневшимися физиономиями, с факелами в руках, пьяных, шатающихся, а во главе них – вожаков с физиономиями висельников, чьи имена мы только что перечислили, Сальватору стало ясно, что явились подстрекатели и с минуты на минуту начнется настоящий кровавый праздник. Врезавшись в толпу зрителей, новые действующие лица разом стали выкрикивать противоречивые лозунги: – Да здравствует Лафайет! – Да здравствует император! – Да здравствует Бенжамен Констан! – Да здравствует Дюпон! – Да здравствует Наполеон Второй! – Да здравствует республика! Между другими призывами громче других раздавался тот, что уличные мальчишки 1848 года считали своим изобретением, а на самом деле лишь заимствовали старый: – Лампионы! Лампионы! Это был основной мотив той мрачной симфонии. Прогулка этих возмутителей спокойствия продолжалась около часа. Но если в ответ на их патриотическое требование запоздавшие лампионы были зажжены, то другие, загоревшиеся раньше этих, погасли, так как запас масла в них истощился. Но «лампионщиков» это отнюдь не устраивало. Отряд подстрекателей увидел тонувший в темноте дом и, дико воя, потребовал от обитателей дома немедленно зажечь свет. Крики сводились к определенным лозунгам. Каждая эпоха политических волнений имеет свои лозунги. Приведем те, что раздавались в 1827 году: – Долой иезуитов! – Долой святош! – Долой чиновников! – Долой сторонников Виллеля! Ни один из квартиросъемщиков не подавал признаков жизни. Это молчание привело подстрекателей в отчаяние. – Даже не отвечают! – вскричал один из них. – Это оскорбление народа! – заметил другой. – Патриотов оскорбляют! – крикнул третий. – Смерть иезуитам! – взвыл четвертый. – Смерть! Смерть! – подхватили мальчишки фальцетом. Это послужило сигналом: все бунтовщики выхватили кто из кармана куртки, кто из рабочей блузы, кто из фартука камни всех форм и размеров и забросали ими окна безмолвного дома. Через несколько минут не осталось ни одного целого стекла. Дом был, так сказать, пробит насквозь под хохот большинства присутствовавших, которые видели в происходившем лишь справедливое наказание для тех, кого называли в те времена плохими французами. Вспыхнул мятеж. Это был дом, в котором проводилась внутренняя отделка, а потому он и был необитаем. Настоящие мятежники вняли бы разуму: в отсутствие квартиросъемщиков невозможно осветить окна; но наши бунтовщики или, вернее, люди г-на Жакаля оказались, несомненно, наивнее или наглее обычных мятежников. Увидев, что в доме нет ни мебели, ни людей, они так дико заорали, что оставшиеся на улице их товарищи взвыли: |