Онлайн книга «Капкан на волкодлака»
|
Аполлон произнес это, ковыряя ноготочком серебряную руну. — Брунечка умеет красиво писать… — А ты? — А у меня, Дуся, кризис… — новый вздох был тяжелей предыдущего. Аполлон сгорбился и руки в подмышки сунул. — Я, Дуся, если хочешь знать, себя исчерпал… вот третий день сижу… думаю… И снова вздох. — Думаю и думаю… а оно не идет. — Рифмы нету? Евдокия прислушалась: за дверью царила подозрительная тишина. — И рифмы нету… и ничего нету, — толстый Аполлонов палец, описав полукруг по крышке унитаза, замер. А затем уперся в толстый же Аполлонов лоб. — Мысля не идет. Понимаешь? — Куда не идет? — Никуда… вот давече маменька напекла пирожков со щавелем. Я их страсть до чего люблю, а еще щавель пользительный, он живот прочищает… у меня три дня бурлило… — От кризиса? — сердобольно поинтересовалась Евдокия. — Не… от молока кислого. Кухарка казала, что попортилося оно, но страсть до чего пить хотелось. Вот я и выпил жбанок. А после понял, и вправду попортилося… пронесло меня… и бурлило ишшо. Он осторожно погладил округлый животик. — Вот маменька и напекла пирожков, чтоб, значит, я хоть крошечку съел… принесла на блюде фарфоровом… и квасу свежего. А я смотрю. Лежат пирожки. Румяненькие. С корочкой. Жаром исходят. Жбанок запотевший. Кваском пахнеть… а мне не хочется. Вот совсем не хочется! — Может, переел просто? — Нет, Дуся… это кризис… мне медикус сказывал… сначала оно всегда так… то пирожков не хочется, квасу… а после раз и ты в бездне депрессии. Новое слово Аполлон произнес медленно, с немалым вкусом. — Брунечка пахлавы медовой принесла и орешков засахаренных… матушка колбас наделала с чесночком… а я вот, веришь, Дуся, ем… скрозь силу ем. И ничего не хочу… тоска душу гложет! — Ужас какой, — Евдокия поднялась и на цыпочках подошла к двери. Затянувшаяся тишина ее несколько настораживала. — А то… я вот и в кровать лег… сготовился, значит. — К чему? — К кончине, Дуся… к кончине, — Аполлон тяжко поднялся, но вновь сел. — Гениям суждено оставлять мир молодыми… — Так то гениям, — пробормотала Евдокия. — Что? — Ничего, Поля, я слушаю тебя внимательно. И ободренный Аполлон продолжил. — Лежу в кровати… гляжу в потолок… сочиняю Реквиему… — Чего? — Реквиему. Поэму, значится, чтоб потомки меня помнили… надобно мощно. Так, чтоб каждое слово разило… — …главное, чтоб в конец не заразило… — Чего? — Ничего, Полюшка, ничего… это я проникаюсь… — Евдокия дверь приоткрыла и в щелочку выглянула. — А слова-то не идут… — Может, тебе рано еще? — Думаешь? — Думаю… — на первый взгляд в зале было пусто, лишь стальной козел со слегка погнутыми рогами взирал на Евдокию, и виделся в очах его немой укор. — Так я и другого писать хотел, — Аполлон поерзал по унитазу. — Слушай, а удобно… у Брунечки в туалете узенький стоит… как присесть… а тут… Он похлопал по крышке и, поднявшись, крышку откинул. — И во внутрях черный… концептуально. Евдокия толкнула дверь. — Белый вот — это пошло… белый унитаз у всякого есть, — Аполлон присел и задумался. — Слушай… а ведь проходит…точно проходит… Он откинулся на бачок и руки скрестил на груди. — Страдав от боли, я ревел, стальной козел в глаза мои глядел. Он знал, что близок мой конец. И жизни настает… — Аполлон задумался, наверняка подбирая альтернативную рифму, поелику та, что пришла на ум самой Евдокии, вряд ли могла претендовать на публикацию. — …венец… жизни настает венец. Как оно? — Гениально! — тоненько воскликнула Брунгильда Марковна, поднося к подбитому глазу желтый платочек. — Поленька… ты вышел на новый уровень. Евдокия со вздохом от двери отступила. — Прячешься? — Гражина Бернатовна ткнула пальцем в грудь. — Недоброе задумала? Она вошла бочком, высоко подняв юбки, заголив массивные ноги в синих сетчатых чулках. Но поразили Евдокию не чулки, а ярко — красные, весьма неприличного вида, подвязки. — Задумала… семью разбить хочешь? А и раньше думать надо было! — сказала она, нехорошо усмехнувшись. — Упустила свой шанс. А вот тебе! Скрутив кукиш, она сунула Евдокии под нос. От рук Гражины Бернатовны пахло квашеною капустой и копченостями. — Нет, — поспешила заверить Евдокия. — Я замужем. Но похоже, что и уверение это, и кольцо обручальное Гражину Бернатовну не убедили. Она хмыкнула и огладила черные усики. — За спиною мужа шашни крутишь… — Мама, прекратите говорить ерунду, — вспыхнула Брунгильда Марковна и для надежности вцепилось в Полечкин рукав. — Мы счастливы в браке. Правда, Полечка? — Д — да, — он торопливо закивал. А Гражина Бернатовна пошевелила нижнею губой и, окинув Евдокию придирчивым взглядом, поинтересовалась: — Тогда чем вы тут занималися? — серые глазки ее оценили и растрепанную косу Евдокии, и наряд ее, не самый лучший, и бледность. — Двери закрыли… спряталися… Как есть роману крутят! Смотри, Брунька, уведет она у тебя мужика, я таких-то знаю! Она уперла руки в бока, и кружевной воротник угрожающе поднялся. — Сама-то тихая, тихая… а бочком — бочком и шасть в постелю супружью… Брунгильда Марковна побелела, а подбородок ее мелко задрожал. — Я-то таких на раз чуяла… как какая прохвостка начнеть муженьку мойму глазки строить, так я ее за косу… — Мама! — А ты, Поленька, молчи! Небось, сам жену выбирал? Без материного благословения! То и живите тепериче… — Она сунула кулак под нос Аполлону, и тот смешался. — Вона, пиши стихи… получай своих козлов… — Козелов, — встряла Брунгильда Марковна, ободренная этакой нежданной поддержкой. — А хоть кого… но в мире и радости, мы вот с папенькой твоим десять лет прожили… — Прекратите! — Евдокия ощутила, как приливает к лицу кровь. — Мы… мы ничего такого не делали! Гражина Бернатовна недобро прищурилась, не убежденная словами, и под взглядом ее колючим Евдокия окончательно смешалась, пробормотав: — Мы… мы просто унитаз примеряли. — Что? — женщины растерялись. Аполлон же, вдохновленный идеей и шансом избежать очередного скандала, поспешил заверить. — Примеряли. |