Онлайн книга «Капкан на волкодлака»
|
— Идите с миром, — повторила она, покачнулась и не устояла. Евдокия помогла ей опуститься на пол, и сама села, не думая уже ни о том, что пол этот грязен, ни о том, что холоден. Все стало как прежде. Коридор. Дверь в ледник. Засов вот искривился, разломился пополам, пусть и был сделан из отменного железа, а волосяная петля осталась неподвижной, удержав то, что теперь скреблось, скулило. Не выберется. Евдокии хотелось бы верить, что оно не выберется. А если вдруг, то она вспомнила о ридикюле, о пистолете… — Бедные, — матушка Анатолия рукавом белого одеяния отерла кровь. — И после смерти покоя им нет. И подняла руку, чтобы дверь перекрестить, да опустила. — Вы их… — Отпустила. Стальной крест остыл. И камни на нем выглядели обыкновенно, так, как и положено камням, пусть чистой воды, но не самой лучшей огранки. — Думаю, что отпустила, — матушка Анатолия гладила крест, и камни отзывались на ее прикосновение. — Здесь проводили не одну службу… каждый год поминальную, а они вот все никак… — Колдовки? — И колдовки тоже… говорят, что в иные времена у каждого почти человека особый дар имелся. А потому любую и обвинить можно было. Она вздохнула тяжко. Поднялась. — Орден был бы благодарен за понимание. Евдокия кивнула. Спорить сил не осталось. — Сальволецкий приют, — повторила она, словно опасаясь забыть столь важную информацию. — Сальволецкий приют панны Богуславы… она приходила с… Осеклась. А вдруг ошибка? Вдруг все иначе, и это сестры, точнее та, которая призвала Лихо, та, которая силой воли своей подняла монахинь, наделив их подобием жизни, вдруг именно она пришла и за Богуславой. — Орден, — губы матушки Анатолии тронула слабая улыбка. — Разберется. Богуслава злилась. Злость была красной. И сладкой. Злость требовала выхода. И Богуслава искренне пыталась смирить ее, но… — Не стоит, — сказало отражение в перевернутом зеркале. — Стоит ли отказывать себе в мелочах? — Меня могут раскрыть. — Тебя уже раскрыли, — отражение повело плечиком. Оно было столь прекрасно, что Богуслава замерла, любуясь им. Собой? Конечно, собой… — О чем ты думала, заявляя на Себастьяна? — Он мне мешает, — Богуслава провела пальцем по шее, такой белой, такой нежной. — Пусть его арестуют. — Ты и вправду на это надеешься? Дурочка. Волосы рыжие. Зеленые глаза. Яркие до невозможности, и Богуслава смотрится в них, смотрится, пока не остается ничего, кроме этих глаз. — Они должны! — возражает она себе же и смеется, потому что со стороны этот спор выглядит преглупо. Но квартира ее пуста. — Себастьян — его любимчик. О ком она? Ах, о том смешном толстяке… он глуп. Некрасив. Наверное, глупость ему можно простить, но не то, как выглядит он. Жалкий, жалкий человечек… такие не должны жить. И собственная мысль донельзя порадовала Богуславу: конечно, как она сразу-то не поняла? Все ее беды… да что ее? Все беды мира исключительно от некрасивых людей. Зачем они живут? — Познаньский воевода прекрасно знает, что Себастьян не способен на все то, в чем ты его обвинила, — отражение злилось, но Богуслава простила ему злость. Себе она готова была простить почти все. — Но теперь у него появились вопросы. И отнюдь не к Себастьяну. Думаешь, полицейский у твоей двери просто так поселился? Из большой к тебе любви? Почему нет? Богуслава красива, она только сейчас это осознала. А красота стоит и любви, и преданности… но полицейский тоже нехорош. Огромный, неповоротливый, что медведь, простоватый. Места в мире занимает много, а толку-то с него? — Он тебя сторожит, — отражение улыбалось, и Богуслава улыбалась ему в ответ. — И ждет появления ведьмака. — И что? — А то, дорогая, что с ведьмаком тебе встречаться не с руки… — Я уже встречалась. Раньше. — Раньше, — согласилось отражение. — До того, как ты стала такой… — Какой? Отражение не ответила, но Богуславе ответ был не нужен. Конечно, она изменилась. Стала невероятно притягательной, и ведьмак поймет это. Обвинит… в чем обвинит? В чем-нибудь. Красивым людям всегда завидуют… — Прежде и вовсе на костер бы отправили, — заметило отражение и вздохнуло тяжко — тяжко. Костер? Богуслава не хотела, чтобы ее отправили на костер. — Ты должна мне помочь! — Я помогаю. — Как? — Разве ты не красива? — Красива, — подумав, согласилась Богуслава. — Пользуйся этим. Правда, как именно следовало воспользоваться красотой, отражение не объяснило, оно вдруг сделалось блеклым, будто бы выцветшим. А по темной поверхности зеркала пошли трещины. Они множились и множились, пока все стекло не осыпалось крупным жирным пеплом. Мерзость какая! И Богуслава, подняв юбки, отступила. Ей нельзя испачкаться. Она слишком красива… правильно, слишком красива, чтобы умереть на костре. Но с ведьмаком ей не справится… или все же… ведьмака можно обмануть. Уйти. И сказать всем, что она, Богуслава, вернется всенепременно. Именно так. Пусть ждут. Она рассмеялась, счастливая от того, что так замечательно все придумала, и закружилась по комнате. Остановилась, вспомнив, что надобно спешить. Огляделась. Подхватила нож для бумаг, красивый, с рукоятью из слоновой кости, с острейшим клинком, в котором, почти как в зеркале, отражались зеленые глаза Богуславы. — Извините, — она выглянула за дверь. — Можно вас… на минуточку? Полицейский оглянулся, убеждаясь, что обращаются именно к нему. — Мне… мне очень нужна ваша помощь, — Богуслава смотрела снизу вверх и столько было в глазах ее надежды, что Андрейка кивнул. Отчего ж не помочь панночке? Евстафий Елисеевич, конечно, строго — настрого велел, чтоб Андрейка ни на шаг не отходил от дверей, так ведь для того, чтоб панночка не сбежала. А бежать она не собирается. Вон, в платьице домашнем. |