Онлайн книга «День открытых обложек»
– Не крутите мне пупсики, – говорит Боря и шагает дальше. Жарко. Макушку припекает. Клавиша западает. Прохожая кладет монету в футляр от баяна, улыбается стеснительно: – Дедушка служил у Буденного… На шумном пятачке‚ полном людей и машин‚ горбится на стуле музыкант с балалайкой. Перед ним коробка из-под обуви, в ней горстка монет‚ которые набросали слушатели или балалаечник подсыпал для приманки. Поиграет – кинет себе монетку. Поиграет – кинет другую. Такому подошел бы плакат: «Прошу не отвлекать. Положите деньги и уходите». Хоть я с вами совсем незнаком И далеко отсюда мой дом… Сидит. День целый молчит. Как выговориться тому, кто складывал слова на иных примерах? «Сорока-ворона кашу варила, деток кормила…», «Бабка за дедку, дедка за репку…», «Ехали медведи на велосипеде…» На другом языке говоришь, что можешь – не что хочешь. Прохожие с ним не здороваются, головы не воротят. Неужели трудно улыбнуться, сказать: «Добрый день»? Можно и без улыбки, он не привередливый. Можно и без «доброго утра» – он потерпит. …так скажите хоть слово, Сам не знаю о чем. Слова ему не сказал. Монету не положил в коробку. Прошел мимо, как чужой, будто не я закрепил его под обложкой, бабочкой на булавке. Светофор не работает, полицейского не видно, на перекрестке варится каша. Автомобили поперек грузовиков. Грузовики поперек автобусов. Автобусы поперек всего. Споры. Гудки. Жестикуляция. Игра в истерику. Восток, но всё-таки Ближний. Ближний – и, тем не менее, Восток. А хмурый баянист сидит на припеке, лицо обгорело, чуб растрепался, с неохотой растягивает мехи: «Среди зноя и пыли мы с Буденным ходили на рысях, на большие дела…» В него уже кидали с балкона ненужные вещи‚ обливали из ведра‚ но тут его место‚ его заработок‚ и с улицы он уйдет лишь на пенсию‚ которая ему не положена. Или ногами вперед. Мой стоматолог – говорун, каких поискать. На любые темы, которые его волнуют. Может, и в зубные врачи пошел, чтобы не перебили. Буровит твой зуб, возмущается или ликует, задает вопросы, на которые не дождаться ответа, сам на них отвечает. И вот – вожделенный момент: – Прополощите рот. Ты торопливо булькаешь, чтобы поскорее выплюнуть воду, возразить по существу, но снова: – Откройте рот. Голос его – через повязку. Глаза возле моего лица, за стеклами очков. – Могу спеть для вас. Ой, дивчино, шумить гай, шумить гай, Кого любишь – забувай, забувай. Ой, дивчино, шумить гай, Кого любишь – забувай… У него баритон, довольно неплохой. Глаза в дымке воспоминаний. Он из Подолии, мой отец тоже, – оттого ли симпатии друг к другу? – Могу станцевать. Украинский гопак. Тоже для вас. Ему скучно, моему зубному врачу. Сотни зубов вырвал, тысячи залечил. Руки заботливые, как у мамы, даже не больно. Встаю с кресла, говорю на прощание: – Если исчезнут губы, зубам станет холодно. Китайская пословица. – Я запомню, – обещает. – Мне пригодится. Уходить не хочется. Надо же, не хочется уходить от зубного врача! – Доктор, – тяну минуты. – У меня есть еще молочный зуб. Его не удивляет. – Еврейское, говорят, отличие. Привет из детства. Вам подходит. Мне бы подошло. Их было четыре. Продержавшихся до солидного возраста, которые отпадали по одному или хоронились под коронкой, себя не проявляя. Так, в кабинете стоматолга, подумалось вдруг. Дети войны – они быстрее взрослеют; автор, наверно, исключение. Я не впадаю в детство. Я из него не выпадал. Оставьте таким, каков получился. Так от меня больше пользы. Или меньше вреда. А стоматолог сказал как-то, сверля мой зуб: – Не жалейте себя на старости, ни в коем случае. Не давайте себе поблажек, иначе не выдюжить… Сплюньте теперь. Сплюнул. Хотел возразить. Не успел. – И не отказывайтесь от того, что можно сделать своими силами. Ой, дивчино, шумить гай, шумить гай… Поступило послание по электронной почте… …всколыхнуло давнее событие. Когда сочинил рассказ с эпиграфом из Бабеля: «…привезите в Житомир немножко хороших людей… Привезите добрых людей, и мы отдадим им все граммофоны». И вот теперь написали: «Лет тридцать назад прочитала ваш рассказ-размышление: надо, чтобы в доме звонил телефон. Хоть когда. Хоть от кого. Что-то у меня, двадцатилетней, не ладилось тогда, и рассказ здорово задел... Соня». – Люди! – возглашает Боря Кугель. – Почему молчит наш телефон? Отчего не набегают встречные-поперечные‚ на ходу салютующие‚ пожимающие руку с симпатией? В ответ наше смущение‚ легкий румянец с потупленным взором. Нет и не предвидится… На площади перед магазином выскочил из-за угла старый еврей, которого прежде не видел. Выскочил – и в рыдания: – Запишите номер! Моего телефона! И немедленно! Я записал. Были у него всклокоченные волосы, слезой налитые глаза. – И позвоните, – приказал. – Хорошо. – Все говорят – хорошо!.. Там, в Киеве, у меня не было телефона. «Скорей бы его поставили!» – кричали. А тут стоит и молчит... Был он как открытый нерв. Такого хоть ударь, хоть погладь – одна боль. – Может, номера вашего не знают? – Знают! Я всем давал. А он молчит, проклятый, весь вечер. – Сами звоните. Не ждите, пока другие соберутся. – Нет! – взвизгнул. – Пока его не было, я звонил. Я всем звонил с улицы. Теперь пусть ко мне. И зададут вопрос. «Что нужно сделать для того, чтобы...» Я думал, а они не спрашивают. «Господи, – простонал в душе, – не приведи так состариться, Господи!» – Я позвоню, – пообещал. – Спрошу у вас. Что нужно сделать для того, чтобы... И не позвонил. Почему старый еврей выделил меня среди прохожих? Знак какой на лице? Планида моя?.. Стою. Жду автобуса. Подкатила машина, водитель приветлив и обаятелен. |