Онлайн книга «Кукольная королева»
|
Без крыльев ты — человек… — За что, Арон? Ветер дарит свободу. Ветер дарит забытье. Ветер дарит забвение — человеческого… — За что мама? За что Лив? Почему — я? Почему наша семья… тогда, шестнадцать назад, и сейчас? Он смотрел на неё, не отвечая. — Почему нас ненавидят, Арон? Ненавидят… оборотней? Наше проклятие… это же не проклятие, а дар. Только кто-то обращает его в проклятие, а кто-то нет. — Люди не любят тех, кто отличается от них, — тихо произнёс дэй. — Мы не виноваты в том, что мы другие! — Я знаю, Таша. Я знаю. — Тогда за что, Арон? За что нас травят, как допускают всё это? Как допускают… то, что происходит сейчас? Он молчал. — Льос… Богиня-мать. Так говорят, верно? Но скажи мне, Арон, какая мать допустит такое? Войны, убийства, кровь, смерть? — она шептала быстро, лихорадочно, глотая окончания слов. — Она могла создать идеальный мир, мир, в котором не было бы боли, смерти, горя… болезни, бедности… но она дала нам это! Почему? Смолкла, переводя дыхание, и замерла — глядя на дэя пристально, как никогда раньше. Почти с мольбой. Ответь мне, Арон. Пожалуйста. Ответь на то, что до тебя я никогда и никого не решалась спросить. Ты можешь ответить, я знаю. Ты ведь, похоже, можешь почти всё… — Нам подарили мир. Нам подарили жизнь. И нам подарили свободу воли. Что дальше делать с нашим миром и нашими жизнями, решаем мы. И только мы. — Когда Арон наконец заговорил, голос его был тих и нетороплив. Взвешивающим каждое слово. — Любящая мать не станет держать ребёнка в клетке. Она расскажет ему, где добро и где зло, и где грань между ними. Что делать можно, а что против морали и совести. Она расскажет ему это… и выпустит на волю. И не будет карать за малейший проступок, ибо дети учатся на своих ошибках, и взрослеют — через них. А ошибки часто сопровождаются болью. И как ребёнок распорядится своей свободой… будет ли раз за разом оступаться и расшибать лоб в кровь, или пойдёт другой дорогой, или будет внимательнее смотреть под ноги… это зависит только от него. — Но какая мать останется в стороне, если увидит, что её ребёнку причиняют боль? Беспричинно, безнаказанно, ни за что? — не кричать стоило ей немалых усилий. — Что сделала я, что сделал мой отец и мой дед? Почему маму вначале лишили всего, а потом обрекли на такую смерть? Почему она позволила, чтобы с нами случилось такое? Не препятствовала… — Потому что тот, кто сотворил это с вами, тоже её дитя. Ребёнок, который когда-то оступился и не захотел подняться. Он падает, падает в пропасть… и рано или поздно он достигнет дна, Таша. Потому что за все наши дела, большие или маленькие, хорошие или плохие, рано или поздно — следует распла… — Нет! Её крик всё-таки пронзил ночь, отдавшись в скалах почти птичьим эхом. — Оправдания, слова, одни пустые слова! — яростно выкрикнула она, вскочив на ноги. — Лучше считать, что её нет вовсе, чем притягивать за уши эти глупые оправдания! Я не хочу, Арон, не хочу молиться, не хочу верить в того, кого не могу любить, не могу уважать, не могу понять и простить! Мама… мама не верила, и я… не хочу, не хо… Слова колким, невозможно колким комом застыли в горле. Таша упала на колени, не устояв на внезапно ослабевших ногах. Скрючилась, уткнув лицо в ладони, судорожно дыша, глотая крик. Чувствуя, как сильные, бережные руки касаются плеч. Следующее, что она поняла — что уткнулась лбом в чёрную накидку, прижалась к дэю и плачет; плачет, тонко всхлипывая, а слёзы расчерчивают её щёки прохладным огнём. — Тише, Таша. Тише. — Арон не покачивал её, не ласкал, не гладил по волосам. Просто обнимал. — Да, порой трудно верить в божье милосердие. Я знаю. Но ещё труднее жить без веры. Его голос был уверенным, словно тихий шёпот живящего весеннего дождя; казалось, его слышит не слух, а сердце. — Знаешь, — молвил дэй мягко, — верить ведь можно и не в богов. Подобное изречение из уст служителя Пресветлой помогло Таше на миг забыть о плаче. — А во что? — вместо очередного всхлипа вырвалось у неё. — В добро. В чудеса. В свет. В хорошее… и в это ты веришь — даже сейчас. Я знаю. Я чувствую. Она почти затихла. — Плачь. Плачь за всё, с чем не можешь смириться, за всех, кого потеряла, за всех, с кем рассталась. Плачь… а потом улыбнись. И вспомни, что всё обязательно будет хорошо. Когда она подняла глаза, посмотрев в его лицо, губы её ещё дрожали. — Арон… — Да? — Спасибо. — За что? — За то, что ты есть. Что встретился мне. Что пошёл со мной. — Таша вновь уткнулась лбом в его плечо. — Без тебя… я бы пропала, попалась убийцам, кэнам, «хозяину» этому… а я боялась, что ты не такой, каким кажешься, и это после всего, что ты для меня… а о том, чем тебе ради меня жертвовать приходится… Ткань фортэньи впитала можжевеловый дым, но она различала и другой запах. Арон пах ладаном, церковным воском, вереском, шалфеем и немножко — лавандой. Спокойно. Медово. Чуточку горько. — Ты подумаешь, наверное, что я с ума сошла… всякий подумает, я сама так думаю, но… я тебя очень люблю. Таша судорожно вдохнула, скрывая всхлип: прекрасно осознавая, как глупо то, что она сказала. Чувствуя, как застывают в растерянности руки, касающиеся её спины. — Правда. Несколько дней знаю, а люблю — будто вечность. — Она обречённо зажмурилась. — Я ненормальная, да? Какое-то время она слушала его молчание. — Нет, — наконец ответил дэй; и Таша не увидела, но услышала, как он улыбнулся. — И я тебя полюбил. Без тебя не пропал бы… но с тобой жизнь стала куда веселее. Она не то хихикнула, не то всхлипнула в последний раз. Не зная, почему ей вдруг стало легко-легко — от этих его слов или от всех предыдущих, — но чувствуя, что слёзы кончились. Арон тихо коснулся губами её макушки. Осторожно, не разжимая рук, встал. Поставил её на ноги, и лишь тогда — мягко отстранил: — Легче? Таша, кивнув, тыльной стороной ладони вытерла влажные щёки. Отвернувшись, широким шагом переступила через Джеми. Сопевшего так усиленно, что сомнений в его бодрствовании не оставалось. Всё слышал… ну и ладно. Пусть слышит. *** Откладывая зеркальце, он улыбался. — Давно я вас таким не видел, хозяин, — заметил Альдрем. — Я давно этим не занимался. — Даже когда занимались, таким редко бывали. |