Онлайн книга «Где валяются поцелуи. Париж»
– А как же осадки? – Ты про слезы? – Я про камни… в душе? – Она не держала на него зла. Барахла хватало и без этого. – Ты всегда говоришь о себе в третьем лице? – О себе в прошлом – да. Это помогает мне относиться к нему, как к хронике. Чтобы не мешать прошлое с настоящим, а уж тем более с будущим. Что-то я много болтаю, расскажи мне что-нибудь о себе. – Что ты обо мне хочешь услышать? – …что я красивая. Не слишком ли много я сегодня говорю, не слишком ли откровенно с незнакомым мне человеком. Ей хотелось выговориться, как иногда клиентам ее магазина. Только сейчас она начала понимать, почему они приходили именно в ее смену и за несколько минут успевали выложить все свои страхи и желания. Одни истории застревали надолго, другие забывались сразу. Часто приходила одна брюнетка, на вид вполне себе счастливая женщина, полная, полная любви к своей судьбе, рассказывала свою историю, хрупкую, как маца: «Так получилось, что мы бежали из Баку в 90-м. Война у нас была. Я беременна, подавали и в Америку, и в Израиль. Не могу сказать, что прям такие были сионисты в семье. Баку вообще был город вне национальностей. Была одна нация – бакинцы, и это точно было так! Короче, мы уехали за пару месяцев до родов, а буквально через неделю после отъезда получили вызов на собеседование в американское посольство. Тогда все из наших краев беженцы получали. Израиль.... Ну что мы об этой стране знали? Весьма и весьма мало. Представь, подруга моя с работы уехала за пару месяцев и писала в письмах, что живет в прекрасном центре абсорбции в Тверии, на берегу озера Кинерет. В моих мыслях – почти Швейцария. А семья у нас ехала большая: родители, семья сестры, бабуля.... Прилетаем в пятницу вечером, как раз шаббат заходил, нас поселили в гостинице рядом с аэропортом. Скромные номера, бассейн, завтрак с кучей йогуртов и салатов.... Что мы видели тогда, по той жизни? Я еще про себя тогда думала, смогу ли я когда по жизни позволить себе такую роскошь? А кругом сплошной Восток: пальмы, жара да жестикулирующие сплошь чернявые люди. Никакой Европой и не пахнет. Вечером совещались всей семьей: куда же ехать? Иерусалим, Тель-Авив? И тут я вылезла со своей «мечтой-швейцарией». Такси бесплатно давали на доставку. Приехали мы в какой район ночлежек в Тверии, где нары стоят в номерах и мужики выходят на двор мочиться. Это и щас довольно специфичный город-курорт. Отдыхать приятно, жить – не очень. Жара там просто страшенная, он как в котловане расположен. Короче, – полный пердимонокль! Папуля крякнул, посмотрел на мой живот, взял маму и уехал на разведку в Хайфу. Там нам знакомые знакомых помогли найти и снять жилье. А наплыв репатриантов был какой-то ненормальный! Каждый день прилетали тыщи и тыщи!» Пока она говорила, в голове моей зазвучал грустный дудук, выросла Стена Плача, а за ней Синай и долгое восхождение на гору. Синай, рассвет, прохладно, силуэты людей, каждый со своим уставом за божественными скрижалями. Те, что поднимались, завидовали тем, что спускались, но все равно продолжали подъем. Для кого-то жизнь – это восхождение, для кого-то спуск. Те, кого болтало вверх-вниз, рисовали свою кардиограмму. Стало настолько грустно, что я перестала слышать брюнетку. Я снова увидела других людей, которые листали книги, улыбались, жили. * * * – У каждой нации есть своя любимая вершина, свой мавзолей: для японцев – это Фудзияма, для китайцев – Великая Китайская стена, для французов – Эйфелева башня, для армян – Арарат, хотя и в плену у турок, для испанцев – Саграда Фамилия… – А для нас? – Наша вершина – Красная площадь. – Матрешка еще скажи. А что, забрался и люби. – Полегче с оборотами, – взяла Ава со стола знак: «Осторожно, дети» и показала всем. – А для меня? Что является вершиной? – Может, ты сам нам скажешь? Правильно – Стена Плача. Ты был там? – Нет. – По чему плач? – включилась Ава. – По двум разрушенным храмам, от которых осталась только стена, – объяснил Планшет. – А чего плакать, заново бы построили. – Легко сказать. Ни для кого не секрет, что каждый из нас считает себя Моисеем, в крайнем случае Иисусом. Каменщиков не хватает. – Ты тоже считаешь? – Считаю, как не считать. Деньги говорят на иврите. – Планшет, скажи мне, о чем ты мечтаешь? – Я не мечтаю, я работаю. – Ради чего? – Тут не получится одним словом. – Скажи двумя. – Ради совершенства. – А тебе не кажется, что ты уже достиг своего Эвереста. А дальше только спуск. – Не, мне еще до вершины пилить и пилить. У меня, кроме работы, нет ничего. – Жениться тебе надо, барин! – вставила любимую шутку Ава. – Я бы с радостью, но где найти настоящую? Ты уже занята. – Да, настоящая женщина – это Эверест, покорить ее – большая удача, с первого раза это редко кому удается. Главный закон альпиниста – не отчаиваться. Спускайся к подножью и жди погоды в базовом лагере… на Красной площади. – Я бы и на своей подождал, если бы позволяла площадь. Кстати, отчего она Красная? – Нагрелась и Красная, – показала мальчикам знак «STOP» Ава. * * * — Вы слушаете меня? – тронула меня за руку женщина. – Нет. – Ну так вот, – не слушала она меня тоже. Рассказчики, как правило, не слышат никого, часто даже себя. Им главное – выговориться, освободить от камней душу, из которых так и не удалось соорудить крепость. Они никак не могут понять или не хотят, что у каждого из нас есть своя «еврейская» песня. Кто-то поет ее вслух, кто-то про себя. Обычно они спрашивают из вежливости, что есть интересного почитать. Поначалу я им предлагала что-то, а потом поняла, что книги их не интересуют, стала отвечать «ничего интересного». Знаю, что читать не будут, они не могут читать, потому что половина стеллажей заставлена историями подобными. В то время как требовались бесподобные. Такие, которые были бы способны нарезать прямую линию жизни так тонко, так правдиво, так вкусно, так щетинисто, но ни в коем случае не бородато, а именно с трехдневной обаятельной щетиной, чтобы цепляло. Стоило только женщине найти мои глаза, и понеслось: «…в Ульпане, где иврит учат, почти не училась, вскоре родила. А через пару месяцев война в Персидском заливе началась… разное было. Помню, первый год в стране мы с мужем отметили в кафе двумя маленькими чашечками эспрессо (и больше ни-ни), но это было так здорово! И убирать квартиры ходила, и много чего разного. Но.... была теплота в окружении во всем. Нас поддерживали совершенно незнакомые люди, приносили вещи и посуду. Вдруг пришла ко мне какая-то тетенька и стала заниматься со мной ивритом. Просто вот так, сама она решила. Я-то с малой сидела. Ты понимаешь – ощущение было, что до тебя есть дело всем! А дальше уже пошло-поехало. Постепенно входили в тутошнюю жизнь. Ты думаешь, что объединяет всю эту совершенно разную массу людей с разной ментальностью, обычаями и традициями? Только одно: любовь к стране. Уже потом, побывав и в Австралии, и в Америке, я поняла, что только тут я ощущаю себя причастной. Я бы и там не пропала и любила бы свое. Как я люблю все, что меня окружает, но я не была бы там своя. Через несколько лет…» |