Онлайн книга «Где валяются поцелуи. Париж»
* * * – Ну, что ты из себя вечно строишь? – Не знаю, скорее всего крепость, хотя в проекте был заложен дворец. – Ава, у тебя очередная депрессия? – Если бы. Внеочередная. – Чем я могу помочь? – Если бы я знала. – Планшет, может ты знаешь. Как быть с человеком у которого депрессия? Чем ему помочь? – Скажи, что ему нужна твоя помощь. – Ава, мне нужна твоя помощь. – Возьми. – Если бы я знал, где она у тебя лежит? – В сумочке. – Неудобно рыться в чужих вещах. – Маленькая бутылочка коньяка. – Маленькая такая помощь. И что, действительно помогает? – Конечно. Одно время я тупо общалась с холодильником, там было вино. – Из-за мужа? – Да, мне вдруг показалось, что он меня разлюбил. – Это нормально. – Что нормально? Что разлюбил? – Что кажется. Обычная женская фобия. – Если ты хочешь, чтобы мужчина был одержим тобой, тебя все время должно немного не хватать. * * * В воскресенье вечером все задумываются о счастье, видимо, сказывается конец недели. Кто-то переваривает субботу, другие не переваривают понедельник. Вопрос счастья по-прежнему открыт, как форточка, в которую можно увидеть звезды, а можно просто курить. Курить не хотелось, я не переваривал молча… Она была без ума от меня. Глаза ее, словно две карие пуговицы, пришитые крепко-накрепко ко мне. Иногда, проводив ее жизнь за дверь, я наблюдал за ней в окно, с высоты седьмого этажа в бинокль, как она заведет машину, потом выйдет из машины и начнет бережно сметать первый (а может быть, и последний) снег. Ему давно уже было видно, что на лобовом стекле что-то лежит. Она взяла красивую закоченевшую розу, сначала понюхала, а уже потом стала оглядываться по сторонам, не увидел ли кто. В этом вся женщина: сначала любопытство, потом уже страх. У женского любопытства стартовая скорость была выше, страх брал свое потом, на дистанции. Я видел и успел спрятаться за занавеской, так чтобы жена меня не заметила, когда, озираясь, вдруг вспомнила про свое окно и посмотрела в его стеклянную пустоту. Затем села в машину, положила аккуратно розу на заднее сиденье, скоро машина медленно тронулась. – Представляешь. Утром внезапный снег запорошил мою машину. И на ней кто-то написал: «Доброе утро! Хоть сейчас не День святого Валентина, но ты всегда красива!» И роза под «дворником»!!! И вот я взрослая, не верящая уже в сказки тетя, смотрю на это, понимаю, что НЕКОМУ было совершать таких красивых поступков… некому. А секундная Надежда и Вера в сказку про Любовь возникла. Тут же явилась Мудрость, все спокойно проанализировала и расставила по местам… «Что, если рассказать все так? Или сказать, что я сразу подумала про Пьера. Врать не хочется. Не думала я про него в этот момент. Про кого угодно, а про него нет, не возникло даже подобия мысли. – Я видел тебя утром у машины, – помог Пьер Кате снять пальто. – И что? – Может, расскажешь мне, чьи это были цветы? – Цветок был один. – Один или несколько – это уже не имеет значения. – Ты все еще про цветы? Я уже перешла на личности. Ты действительно хочешь знать правду? – Нет, я не хочу правды, я просто хочу знать, чья это роза. – Откуда я знаю? – Что, даже не догадываешься? – Догадываюсь, только письмо почему-то на русском. * * * – Никогда не думал, что у одной розы может быть столько шипов? – Может, – вспомнилось Кате, как Паша, ее милый Паша, провожал ее словно на войну, в гостиницу, где она встречалась с Пьером, когда он приезжал. А потом ждал – настоящий влюбленный придурок, привязанный к ней словно щенок. Ее мучило не то, как она могла его так не любить, а то как он – себя. Именно тогда Катя поняла, что ей нужен мужчина со взрослой душой, который смог бы увезти ее подальше от такой навязчивой отечественной ностальгии. – А почему ты решила, что это его роза? – подумал Пьер о своем друге. – Какой дурак мне еще будет дарить ее одну? – Я. – Ты? – неожиданно в голове Кати все встало на свои места, и график ее колебаний прочертила четкая прямая, которая соединила Пьера и Пашу. Как они похожи, нет, не внешне, а внутренне, просто близнецы-братья. Вот что отталкивало Катю от обоих, ей не хотелось становиться сестрой. * * * Сначала у него зашевелились губы. Утро дергало за выступившие усы, он проверил рукой свою щетину: «Надо бы побриться». Потом откупорились глаза. Он увидел, что я смотрю на него, и улыбнулся, не поворачивая ко мне головы. Улыбка в такую рань стоила труда. – Ну улыбайся, потеряешь сознание. Он не ответил. Правильные черты лица были аккуратно приставлены к профилю. – На работу меня гонишь? – Ты же сам просил тебя разбудить. – Заботливая. – Кто-то же должен работать? – Да, а кто-то уже раздал все долги или родился без этого долга, сразу на берегу моря. – Море хорошо. Только мне больше хочется в Париж! – Зачем? – Плюнуть с Эйфелевой башни на все проблемы. – Почему Париж, а не Лондон? – Лондон не хочу. Туман, серость. – Да, сэрость меня тоже пугает. Даже не то чтобы пугает, а то что будешь жить с ощущением этой касты неприкасаемых, в которую тебе никогда не попасть. – Овсянки, сэр? – Можно и овсянки. – Может, прогуляешь сегодня работу? – Ты толкаешь меня на преступление. Прогулять работу, значит, вспомнить про жизнь. Ты чем займешься? – Твоим отсутствием. Шкафами. – Разбор скелетов? – Ну, примерно. Опять замолчал. – Представил, как бы ты преобразила морскую набережную. – Какая набережная. Меня ждут шкафандры. Именно это слово крутилось сейчас в голове. * * * – Посреди зимы – вдруг весна, будто девушка, которую долго искал, позвонила сама. – Ага, будто нашел в кармане зимней куртки забытую с прошлого года купюру в тысячу рублей. |