Они подходили все ближе, и статуи понизили тон – зачем? Этот пол женский слушать? Да много ли он может важного наговорить!
– Этот Дайрек!.. А ты видела нового гитариста? Ух, кажется, он такой лапочка!.. Не видела и не хочу! – их фразы сливались в одно монотонное «ля-ля-ля-ля», не разберешь, кто сейчас ведет речь. – Ох, у него такие голубые глаза!.. Серые они у него. А какой он?
Я скрестил руки. Статуя шепнула ветреным порывом в спину, пощекотав затылок. Я прекрасно понимаю, о ком они, да, мне это не нравится!
Фанатки.
– Ну ладно, кто он?
– Им нужна была девушка и женский голос! Зачем им еще один бренчатник?
– Да погоди! Я про Лиринетту уже слышала… Глаза серые у него, да? Наверное, красиво.
– Он вроде бы с Лугунды.
– А отделение?
– Тело? Ты видела тело? Ну, до Дайрека ему не дотянуть…
– Джесса все равно никто не превзойдет.
Сгиньте уже.
– Джесс дохлый, а Сифо – такой мимими!..
– У Джесса девушка есть, ха-ха!
– Не может быть! Кто она?!
– А какой у него взгляд…
– И все-таки жалко Лиру…
– Да, бедняжка.
Я вышел из укрытия, наблюдая, как юбки скрываются за поворотом. Бедная – бедная эта Лиринетта, как альв! Такой наглой я еще никогда в жизни не встречал. Уж в Лугунде подобных ей не водится. А здесь? Рад, что у Дайрека мозги в нужном месте. А не съехали вниз, когда она десять минут в репетиционном к нему липла, как тина, и за задницу лапала. Напомаженная, разодетая, локоны в кольцах, запястья в браслетах – гадалка, тоже мне. Не смогла предугадать, что ее глупость ничем не обернется. Дайрек там, конечно, отдувался, как рыба-еж, и уверял, что она ему уже надоела, но только зад ее провожал долгим взглядом. Было бы там на что смотреть…
А потом меня обвинили, что я ее место занял! Нет уж, увольте! Еще Сифо бурунчиком обозвал, где только подцепил…
В уши вдруг ударил говор статуй. Я только обернулся.
В лоб врезались.
– Дварфы! – я отшатнулся, потирая его, еще по руке заехали. А напротив…
Девчонка!
Это она так?!
Замерла, будто я ее врасплох застал, а не она меня, плечо потирает. И смотрит дико. У такой черти в голове водятся – зачем так по коридору носиться?!
Но причина скоро заявилась… Скрежеща зубами, как ум потерявший, с нижнего этажа всплыл Мопс. Волосы всколочены, халат развевается. Сделал руки крюками и протянул к девушке. Та не двигалась с места. И вообще изображала, что ее интересует плитка на полу! Призрак захохотал, как ненормальный. Тогда девушка повела головой и, набрав воздуха в грудь, рванула прочь. Мопс увеличил скорость, но пролетая мимо, заметил меня.
Поморщился. Сбавил обороты и исчез в стене.
А девушки и след простыл. Хоть бы спасибо сказала за услугу! Если сдачи Мопсу смелости дать нет. Чего его бояться? Призрак же обыкновенный, каких везде!
Уши заложило от внезапного взрыва болтовни. Я затеребил раковины и зашагал, пока еще было время найти спокойную минуту перед выступлением. Вот уж не ожидал от статуй, что объявление Мопса вызовет среди них такой переполох. Остальных слов я не разобрал, друг друга перебивали…
***
Я, наконец, смогла отдышаться. Прислонилась ладонью к холодному камню. Легкие уже не сводило – только воздух проходил, обдавая внутренности морозом, будто, тем самым, утешал меня… Что я сдалась этому невидимке? А, ну как же, я же его не вижу.
«Не видит… НЕ ВИДИТ! Га-ха-ха-ха…»
Мне так хотелось ему врезать. Это нечто, увязавшееся за мной с того дня в библиотеке – мои мечтания, что оно не передвигается в пространстве, рассыпались небесной пылью – было доступно глазу любого другого студента. Но не моему. И никто ничего не говорил. Если раньше внимание, обращаемое на меня, ограничивалось лишь равнодушными, любопытными или недружелюбными взглядами – в зависимости от того, какой это был курс, потому что старшим, кажется, было на «блатников» наплевать, они их судьбу предвидели – то сейчас ко всему прочему прибавился смех.
Когда вокруг меня вертелось это нечто, студенты тыкали пальцами и гоготали. Если бы я видела, над чем они это делают, какие именно штуки вытворяет этот невидимка, я бы с радостью присоединилась к веселой компании. Заодно выкинув бы из нее нахала.
Я выдохнула. Убрала со лба растрепавшиеся волосы, опять случайно задев очки. От них уже болела переносица, поэтому я на время взяла их в руку. Прислонилась спиной к стене, по позвонку побежали приятные мурашки…
И это не от холода. Я с удивлением почувствовала, как камень завибрировал. Под подушечками пальцев защекотало, когда я прислонила их к стене. Чувство чего-то знакомого заласкало сердце.
Недолго думая, я пошла вдоль коридора и скоро вернулась на этаж вниз. Здесь везде стояли статуи-стражи: одна величественнее другой, хотя возвышались едва ли на две головы над живыми людьми. Тела их состояли из камня, как и стены. У некоторых я заметила щиты, но в основном они были без оружия.
Я быстро пробежала этот коридор, памятуя на недавнюю стычку с невидимкой и молодым человеком, в которого я по неосторожности врезалась. У парня такие глаза были, что я чуть в землю не провалилась, настолько почувствовала себя виноватой. Но извиниться времени не было. Статуи проводили меня пустыми зрачками; завернув на лестницу, я наконец-то услышала – музыку…
Это было что-то фольклорное и незнакомое мне по жизни в Зелоори. Я различила слова, только подойдя к дубовой двери зала, приоткрытой так, чтобы в нее протиснулся человек.
Пели на волькийском. Если мне не изменяет память, это как раз жители той страны, Вольки, на территории которой в не столь давнее время проживал единый народ, в силу ряда причин расколовшийся на два русла. Одни ушли на запад и влились в эльфийские кланы, другие решили завоевывать соседние государства и, в конце концов, осели там. Кто-то возвращался, были те, кто никуда не уходил.
Наверное, поэтому нынешние Вольки – такая маленькая и незначительная в военном плане страна. Но традиции своих предков люди, говорящие на волькийском языке, чтят чуть ли не сильнее всех живущих на земле.
Их речь – не то, что заставляло мое сердце сжиматься. Волькийцы любили поговорить на своем языке в этих стенах, игнорируя карпский. Но я еще ни разу не слышала, как они бы играли на музыкальных инструментах. И звуки, которые приносили струны, задевали что-то внутри… Будто забытые давно ощущения.
Музыку сфер.
Я закрыла глаза. Остались только голоса – и музыка. Два женских и два мужских голоса. Волькийцы изображали «разделение» – девушки выступали в роли жительниц эльфийских государств, а парни имитировали в песне предков, смешавшихся с гномами. Задорность и веселость встречали мурлыканье и струение. И их четверых обнимала музыка – близкая и одновременно далекая, отчего печаль тянула в груди.
