Онлайн книга «Фрактал Мороса»
|
Ликас не ждал ее. И когда он открыл, Женю, пришедшую через холодные дворы, через лестницу цвета бордовой грязи, вдруг обдало странным запахом сахара и молока. Он стоял у двери, невысокий, словно бы собранный, как пружина. Он никогда не казался расслабленным. Ни за пишущей машинкой, а впоследствии за клавиатурой, ни в парке с Юргисом, куда они, бывало, ходили гулять вместе. Он был такой же, как всегда, напряженный и мрачный, в аромате ванильного сахара, с полотенцем в руках. – Ли, ты что это? – А я пек блины. Проходи. И такое чувство жалости накрыло ее, что все недавние мысли пропали напрочь. Это была всепоглощающая, страшная до содрогания жалость, с которой чувство любви у русского человека никогда не сможет тягаться. – Тебе один блин остался. Смотри, каких напек! – Ликас протянул ей единственный красивый блин на блюдечке. – Прости, остальные съел. – Ничего себе! – она вымыла руки и взяла тонкий, солнечный, а не лунный блин двумя пальцами. Он растаял во рту, кисловато-сладкий, с хрустящими темными краешками. – Как тебе в голову пришло печь блины? – Не знаю. Книжку кулинарную доперевел, вот и взялся. Захотелось. Там рецепты такие… Заманчивые, что ли. – И они у тебя сразу получились? – Да. – Удивительно… Подряд одинаковые? – Да, – он засмеялся. Смех этот был безобидный, простой, и ей еще жальче стало его. Он не знает про письмо. Он думает, что она вечером пришла, потому что любит его, верит, что все блины получились отменными как один, останется с ним ночевать, и это конец сказки. Хороший конец. И какое счастье, если бы так оно и было. – Прямо не блины, а точка Фейнмана 77. – Почему? – Все одинаковые. – У Фейнмана только шесть одинаковых девяток, а у меня десять. И не девяток кривых, а солнышек, значит – нулей. Девятки встречаются в числе пи чаще всего, а нули реже всего. Число пи – скучная штука… – Интересно, на какой позиции стоят десять нулей? – Интересно, почему такое сравнение пришло тебе в голову? Но если первая точка Фейнмана – в первой тысяче от начала пи, то вторая – на 194 тысяче. – Значит, если раз в тысячу лет два человека думают об одном и том же, с ними потом это может повториться через 194 тысячи лет. – Нет, это повторяется ежеминутно. – И никогда. – И никогда. Машин во дворе теперь стало много. И оттого, что даже ночью кто-то приезжал, уезжал и парковался, по потолку бежали светлые блики, как еще полгода назад в Жениной коммуналке. Ликас спал. «Я никогда его не предам. Я не могу его ни разочаровать, ни обидеть. Никаких писем. Я смогу это разрулить. И не мучить его». Спустя пару часов из сна ее вытащила мысль: «Мне скоро тридцать. Может, я и родить-то уже не смогу», – и она уснула снова с чувством, что могла бы пожертвовать. Могла бы пожертвовать… – Ты вернешься вечером? – Да. * * * Была настоящая солнечная оттепель. – Евгения Игоревна, проходите, присаживайтесь, – следователь был похож своим мужским типажом на Виталика, но совсем другой повадки. – Евгения Игоревна, я ознакомился с делом о самоубийстве Руслана Гордеенко. – Так. – Возникли дополнительные вопросы к свидетелям, – следователь перекладывал на столе бумаги в крафт-конвертах и не смотрел на нее. – И что же? – Он же зарезался у вас на глазах. – Да, но в темноте. То есть при нас, но почти не видно было. – Расскажите еще раз с начала, как это было? – Простите, как вас зовут? – Вадим Андреевич. – Вадим Андреевич, мальчик зашел, когда было темно. Около двенадцати ночи. Я была уверена, что дверь закрыта, но она не захлопнулась. – Вы были не одни… – Да, со мной был мой друг Виталий Морос. Он был у меня впервые. – Вы вместе учились… – Да. Мы вместе учились в институте. Он был, правда, вольнослушателем. Но мы проучились все пять лет. – И что-то необычное за ним замечали? – Нет. – Компанейский, дружелюбный? – Да. Почти всегда участвовал в общих праздниках, гуляли вместе. Он абсолютно нормальный парень. – Почему не получил диплом? – У него не было аттестата об окончании школы и по уставу вуза его не могли зачислить. Просто юридический вопрос. – Зачем же он тогда ходил на лекции? – Ему было интересно. – Понятно… – Вадим Андреевич встал из-за стола. Сейчас он не спешил, это было видно. И был рад новой должности. Это видно не было, но почему-то до Жени это доносилось. – Евгения Игоревна, вы знаете, что на Виталия Мороса заведено уголовное дело? – Нет. – В другой стране, правда. – В Литве? – Да. – Из-за чего? – Он выбил глаз приятелю. Тяжкие телесные повреждения. – Слышала об этом случае, но о деле не знала. – Есть еще одно закрытое дело. Оно не имеет отношения к нашему УК, но, тем не менее, говорит о том, что Виталий Морос склонен нарушать порядок. – Какой порядок? – ей стало смешно. Вначале было страшно, но теперь стало смешно. Самодовольный мальчик, недавно получивший это место. Что он может ей сделать? Ликасу – да, но ей – ничего. Мелькнула мысль: «Может, он даже младше меня…» – Вадим Андреевич, что вы от меня хотите? Какие у вас вопросы? – Евгения Игоревна, получается, вы спали с вашим другом, а мальчик Руслан зашел в комнату с ножом, заполз на карачках на вашу кровать, нагнулся над вами и перерезал себе горло? – Да. – Зачем? – Мне сложно понять логику сумасшедшего. Насколько я знаю, он состоял на учете. – Он был в состоянии ремиссии. – Я ничего в этом не понимаю. – Это значит, что он мог вести себя странно, но без агрессии. – Он был больной. Ненормальный человек. Маргинальная семья, вряд ли он принимал лекарства вовремя. Неадекватный, опасный мальчик-подросток. – У меня другие мысли на этот счет. – А я здесь причем? Я вообще жертва этой маргинальной семьи. Он мог зарезать не себя, а меня. А я теперь еще должна по судам бегать. |