Онлайн книга «Элеанор Ригби»
|
Мой спутник спросил: — Вас не смущает обстановка? — Он знает, что это я? — Нет. — Как же вы убедили его прийти? — Надо благодарить родных. Им надоела шумиха, которая вокруг него поднялась. Я решила войти в комнату и открыла дверь. Передо мной стоял человек, как две капли воды похожий на Джереми, только гораздо старше. Он смотрел в окно, а когда обернулся, озарил меня обезоруживающей улыбкой сына. Клаус сделал шаг вперед и сказал: — Бог ты мой, королева Елизавета. Здравствуйте. Чтобы никто не подумал, будто я веду к торжественной кульминации с праздничным салютом, сообщу: Джереми умер утром 23 декабря, прожив со мной всего четыре месяца. Я отсчитывала ему таблетки в ванной, а когда вернулась, увидела, что его тело вроде как… остановилось. Час назад он заметил с юмором: «Знаешь, удобный матрас по сходной цене». Это были его последние слова. Вот и все. Мне проще этой темы больше не касаться. Никто не ожидал, что смерть заберет парня так рано; рассеянный склероз — та же лотерея. Еще раз напомню некоторые симптомы его заболевания: онемение покалывание туман перед глазами неспособность ходить непереносимость жары мышечные спазмы нарушение глотательного рефлекса потеря чувствительности недержание маразм Большинство больных рассеянным склерозом ведут вполне приемлемый образ жизни и умудряются протянуть не один год. У Джереми была «первичная прогрессирующая» форма. Симптомы в таких случаях развиваются со сногсшибательной быстротой, как в безумных гонках, когда кишки скручивает от скорости. Сорвавшись со старта, ты мчишься строго к финишу. В последние дни весь его рацион, если можно так выразиться, состоял из таблеток и инъекций: преднизон, бета-интерферон-16, интерферон-бета и глатирамера ацетат. От лекарств тошнило и путались мысли но благодаря препаратам нередко получалось от души поболтать перед сном. Что хорошо — Джереми не страдал ни резкими перепадами настроения, ни приступами апатии обычными на последних стадиях заболевания. За это я ему очень признательна. До последнего дня парня не покидали ни чувство юмора, ни обаяние. Все из-за этих проклятых узелков с погибшими протеинами, которые сидят в мозгу, как изюм в булочке, лишая больного подвижности и жестов. Постоянно приходилось напоминать себе об этой медицинской подоплеке, поскольку я не могла объяснить то, что случилось с сыном, божественным промыслом. Ни милосердия, ни логики, ни морали не хватит, чтобы найти происходящему мало-мальское оправдание: сын месяц за месяцем угасал на диване; осень сменилась зимой, комета Хейла-Боппа успела исчезнуть с нашего небосклона, а к концу ноября нас окончательно покинула и обезоруживающая улыбка Джереми. Как-то раз я его стригла, он взглянул на меня в зеркало и сказал: — Мам, ну ты что? Неужели не светится? Я же стараюсь. — Прости, сынок. — Черт. Как я надеялся протянуть молодые годы с этой улыбочкой… К декабрю Джереми лишился уже стольких своих «джеремизмов», что утрата обезоруживающей улыбки перестала выглядеть «началом конца». Те дни дались мне нелегко одна его улыбка удерживала меня по эту сторону Вселенной. Напомню: ради этого человека в первый день нашего знакомства я ползла по шоссе в самый час пик. Регулярно наведывалась доктор Тайсон; она ухаживала за ним и выписывала лекарства — но и только: наука помочь была бессильна. Помимо своих прямых обязанностей врач учила меня премудростям ухода за больными: капельницы, шприцы, инвалидные кресла. Должна с гордо стью признаться: в этом отношении я теперь дам фору любому профи. Уильям тоже частенько навещал, каждый раз выуживая для нас информацию о секретных разработках (да, у медиков тоже имеется подполье), которые баловали тусклыми проблесками надежды. Удивительно, на что готовы пойти люди, борясь с недугом. «Вот если бы слетать в Балтимор и попробовать новую иммунную терапию, наши проблемы решились бы навсегда!» Легко просто примириться с неизбежным, верить и торговаться — куда тяжелее. В наше время ученые возлагают серьезные надежды на стволовые клетки, но семь лет назад такого и в помине не было — полный ноль. Мать с Лесли тоже принимали посильное участие: главным образом нанося визиты. У меня в загашнике тоже имелось одно средство, самое действенное: кипа книг по сельскому хозяйству, о котором Джереми мог бесконечно слушать. Бывало, он лежал в полной прострации, и ему ничего не хотелось делать, а я читала вслух о плюсах и минусах запашки люцерны, необходимых процедурах для поросят, которые отказываются сосать, о преимуществах аренды кукурузников для обзора земли с неба. На подоконнике у нас была своя небольшая ферма: ползучие бобы и редис в разнообразных пенопластовых емкостях. Если меня когда-нибудь пригласят на телевикторину и выпадет тема «сельское хозяйство», я как нечего делать выиграю их хваленый микроавтобус со встроенным телекомплексом от «Уорнер Бразерс». Так, посмотрим, чем я здесь занимаюсь: призвала на помощь медицину и науку, лишь бы отклониться от главной темы. От способности, благодаря которой мой сын был самим собой, единственным в своем роде: о его видениях, о его… Боже, не знаю, как вам заблагорассудится их называть. Как бы там ни было, а Джереми действительно видел что-то сверхъестественное. И точка. Однажды я читала журнал, как вдруг сын сказал: — Ты их видишь? — Что? — не поняла я. — Здесь, прямо перед нами, в воздухе висят металлические трубки. — Трубки? — Да, такие укладывают вдоль дорог для дренажа. Они плавают прямо перед нами. А теперь входят в меня. У меня все тело в дырах. Туннели. — Он рассказывал, а сам смотрел в потолок. Я записывала за ним. — Что ты еще видишь? — Вижу землю, но тени не отбрасываю. Вместо нее льется свет. — А еще? — Зашел в темную комнату. Передо мной висит планета. Земля. Она примерно с тебя ростом. Светится, как на старом фильме, снятом НАСА. Висит прямо посреди комнаты. — И что с ней происходит? — Ничего. Наш шарик парит в свободном полете. Если подойти и дунуть, можно вызвать ураган где угодно, в любой точке планеты. Я потрогал Антарктику. Холодная. А теперь смотрю на свои пальцы. — Продолжай. — Земля такая яркая — у меня руки красные на просвет. — Так. Джереми на какое-то время умолк. — Что-нибудь еще видишь? — поинтересовалась я. — Все. Больше ничего. — Попытайся. Через пару секунд он проговорил: |