Российская политика по отношению к собственным «туземным» подданным, конечно, имела как свои особенности, так и параллели, объединявшие ее с другими колониальными империями, например с Францией. Как отмечают современные исследователи, варианты военно-народного управления, созданные на Северном Кавказе и в Закаспийской области Туркестана, вводились французами в Алжире
[142]. Важным в этом контексте является и другое наблюдение: после завоевания в 1857 г. Кабилии (северо-восточной части Алжира) Французская империя столкнулась с берберами
[143]. В отличие от своих арабоязычных соседей, берберы рассматривались колониальными чиновниками как слабо исламизированное население. Учитывая этот подход, имперская администрация противопоставляла шариат «светскому» обычному праву, надеясь с помощью поддержки последнего усилить французское влияние в регионе
[144]. Как видим, описанная ситуация имеет прямые аналогии с Казахской степью — когда местное кочевое население объявлялось поверхностно исламизированным, а адат становился инструментом колониальной политики. Французские власти, как и власти Российской империи, стремились кодифицировать обычное право. Однако, в отличие от Казахской степи, правовые сборники берберского населения Алжира, подготовленные по заказу колониальной администрации, нашли свое практическое применение — их использовали в качестве судебников в местных магистратах
[145]. Хотя эти кодексы стали действенными руководствами, сложно быть уверенным в том, что представленная в них информация воспринималась самими колониальными чиновниками без проблем. Как и в случае И. Я. Осмоловского, снабдившего свой текст цитатами из книг по фикху и пытавшегося доказать, что казахское обычное право является частью обширной исламской правовой культуры, берберские сборники не стали исключением. Они также отражали тесную связь с шариатом, прежде всего потому, что были написаны местными имамами или религиозными учеными
[146]. Это обстоятельство затрудняло попытки чиновников установить характер влияния исламского права на берберскую культуру, так как они по-прежнему противопоставляли обычное право и шариат. Пытаясь найти выход из этой проблемы, французские власти отказались от попыток некой стандартизации правовых норм, например от сведения их в единый кодекс. Чиновники также вынуждены были признать и то обстоятельство, что сборники обычного права не следует рассматривать в качестве механизма для модернизации и европеизации местного общества. Основное внимание было сосредоточено на подготовке так называемых «деревенских кодексов», представлявших деревню априори как специфическое правовое пространство, выходящее за пределы других норм, — право соседних деревень, государственное право, мусульманское право
[147]. Такой подход, на наш взгляд, позволял больше сосредоточиться на вопросах местной рутины, чем сделать узкий региональный контекст заложником общеимперских стереотипов. В конечном счете французам удалось избежать ошибок, с которыми столкнулись российские власти. Несмотря на этот европейский опыт, Российская империя не готова была отказаться от идеи общего кодекса для инородцев Казахской степи.
Интересное развитие проекты кодификации получают после установления французского протектората в Марокко в 1912 г. Замысел этой реформы основывался на идее постепенного перехода местного берберского населения к французскому законодательству и европейским ценностям. Однако такое более откровенное, чем в Кабилии, намерение осуществить трансформацию местного общества столкнулось с непредвиденными трудностями. Главная из них заключалась в том, что берберские общества и суды были тесно связаны с шариатом, а не с адатом, как предполагала колониальная администрация. Это наблюдение парализовало дальнейшие усилия французских чиновников, полагавших, что они успешно справляются с защитой населения протектората от распространения исламского права
[148].
Сравнение Российской империи с Французской полезно не только умением найти априорное сходство в реализации колониальной политики. Империя Романовых была непосредственно знакома с французскими методами управления мусульманами. Так, в 1874 г. после хивинской кампании капитан А. Н. Куропаткин был отправлен с официальной миссией в Алжир
[149].
Кроме опыта Французской империи известно также желание некоторых чиновников опереться на подходы Британской колониальной державы. Этой идеи, в частности, придерживался сенатор К. К. Пален, который в 1908 г. отправился в Туркестан в целях инспекции и подготовки рекомендаций для реформы местного управления
[150]. К. К. Пален намеревался разработать правила для так называемых казийских судов
[151]. Для этого он хотел кодифицировать шариат, собрав все необходимые сведения в один сборник, тем самым игнорируя систему прецедентов и местных обычаев, которые существовали до и после захвата этой территории русскими войсками
[152]. Столь амбициозная задача апеллировала к опыту Британской Индии. Основной массив информации, согласно проекту К. К. Палена, предстояло извлечь из русского перевода сочинения по мусульманскому праву «Ал-Хидая»
[153] Бурханаддина ал-Маргинани (1123–1197). При этом Н. И. Гродеков, подготовивший русский перевод, опирался не на арабский оригинал, а на английскую версию, созданную британцами для нужд управления своими восточными колониями
[154]. Таким образом, случай с «Ал-Хидая» в Туркестане и способ, с помощью которого этот правовой текст был переделан в «англо-мухаммеданский закон», отображает, согласно А. Моррисону, классическую историю «сотворения колониального знания»
[155].
