В августе 1847 г. ОПК обратилась к султанам-правителям Зауральской Орды с просьбой подготовить собственное собрание норм казахского обычного права. Это поручение было выполнено в июле 1848 г. только султаном-правителем Восточной части Ахметом Джантюриным
[230]. Этот казахский чиновник владел русским языком, приобрел навыки коммерции, хорошо разбирался в российском делопроизводстве
[231]. Сравнив сборник Л. д’Андре с записью адата А. Джантюрина, руководство ОПК пришло к выводу, что они при незначительных расхождениях очень близки по содержанию
[232]. Однако ни один из них не был признан подходящим для кодификации материалов. Чтобы решить эту проблему, ОПК предполагала вновь довериться Л. д’Андре и отправить его в Казахскую степь. В 1847 и 1848 гг. он предпринял некоторые усилия по исправлению своих прежних материалов, выезжал в Зауральскую Орду и встречался с султанами-правителями А. Джантюриным и М. Тяукиным
[233], однако выполнить это поручение не успел и в 1848 г. умер от холеры
[234].
Работа над ошибками: программы для составления сборников обычного права из Омска и Оренбурга
Одна из трудностей, с которой столкнулись чиновники ОПК, заключалась в отсутствии специальной программы или подробного руководства по сбору информации о казахском обычном праве. Поручик Аитов, губернский секретарь Беглов, попечитель прилинейных казахов Кастырин, Л. д’Андре и другие опирались на собственные представления о подобного рода деятельности и на инструкцию председателя ОПК М. В. Ладыженского. Фрагментарность и бюрократическая ограниченность предписаний высокопоставленного чиновника из Оренбурга привели к тому, что лица, командированные в Казахскую степь, подготовили весьма разнородный и противоречивый материал. Сложившиеся обстоятельства требовали подготовки специальной программы для казахов оренбургского ведомства. Она была составлена 26 октября 1846 г. чиновником для особых поручений А. Г. Шершеневичем
[235]. Чем эта программа отличалась от других, например от той, которую использовала имперская администрация для кодификации адата у казахов сибирского ведомства? Очевидно, что в Оренбурге на этот счет существовали разные мнения. Одни чиновники, такие как В. В. Григорьев, настаивали на необходимости использовать опыт М. М. Сперанского и его коллег
[236], и это несмотря на то, что деятельность по подготовке правовых кодексов для народов Сибири не увенчалась успехом. Другие, в особенности М. В. Ладыженский, выступали за создание собственного оренбургского проекта кодификации казахского обычного права
[237]. Было ли это противостояние обычной бюрократической интригой, или же подходы к интерпретации адата имели принципиальное значение как на региональном, так и на управленческом уровне? Для того чтобы с этим разобраться, мы попытаемся сравнить омскую и оренбургскую программы.
Программа, которую использовал Омский комитет, предназначалась не только для казахов Среднего жуза, но и для всех инородцев Сибири
[238]. Иначе говоря, перед составителями стояла непростая задача — попытаться выработать общий взгляд на проблему кодификации обычного права для народов, отличавшихся по уровню социально-экономического развития, принадлежащих к различным конфессиям и имевших свои представления о правовых институтах и традициях. Программа, подготовленная в 1821 г., была разделена на три части: права лиц, общие законы и обычаи и частные законы. Каждый из разделов включал в себя несколько пунктов. В соответствии с этими пунктами следовало упорядочить собранную информацию. Так, первая часть — права лиц — подразделялась всего на пять параграфов, требуя от составителя сборника зафиксировать права так называемых почетных людей, духовных (религиозных. — П. Ш., П. С.) лиц и родителей
[239]. Подобный упрощенный взгляд оставлял, таким образом, без внимания целый ряд других социальных категорий
[240], не игравших, по мнению имперских чиновников, какой-либо значимой роли в жизни своих обществ. Вторая часть в самом общем виде затрагивала вопросы судопроизводства. В третьей происходило существенное смешение материала — наряду с различными уголовными правонарушениями отмечалась важность фиксации сведений о правилах наследования, долговых и религиозных дел
[241]. Такой не входящий в существо дела подход стремился отказаться от контекстуализации многих местных особенностей, замещая их европейскими правовыми категориями. Конечно, в приложении оставлялась возможность для так называемых исключений — пункты, не отмеченные в программе, должны были составить особый свод. Вместе с тем проявлялась убежденность в совпадении законов и обычаев у многих народов (по тексту племен. — П. Ш., П. С.). Учитывая это, составители программы надеялись, что один и тот же сборник в качестве правового кодекса можно будет с успехом использовать в разных этносоциальных обществах
[242]. В итоге материалы, собранные в соответствии с этой программой, оказались противоречивыми, неясными. Особое недовольство вызвало произвольное установление единых правил и правовых категорий для совершенно разных народов. С другой стороны, в качестве недостатка отмечалась разнородность использованных источников — наряду со сведениями ученых-путешественников в сборниках фигурировали переводы монгольских и китайских кодексов
[243]. Все эти особенности, а также постепенная эволюция взглядов имперских чиновников на проблемы казахского обычного права привели к необходимости отказаться от опыта сибирской кампании. Программа, составленная А. Г. Шершеневичем, должна была продемонстрировать новый подход к кодификации адата.
