Хотя А. Г. Шершеневич, прежде занимавший различные должности в Тобольском губернском правлении
[244], к моменту составления программы провел всего полтора года в Оренбурге, нет сомнения, что он был знаком с проектами кодификации обычного права, которые разрабатывались в Сибири. В его обширной программе, написанной мелким почерком на восьми страницах, так или иначе прослеживается влияние руководства для фиксации обычаев инородцев, подготовленного в 1821 г. В структурном отношении чиновник для особых поручений не проявил оригинальности. Так же как и его предшественники из Сибири, он выделил три рубрики. При этом первый раздел — состав судопроизводства, — несмотря на более подробное содержание, был тематически близок к сибирской программе
[245]. Вторую часть своего руководства А. Г. Шершеневич назвал гражданским составом, куда включил права разных социальных групп, семейно-брачное право, правила торговли, скачки, обряды (обрезание, погребение, присяга) и многое другое
[246]. Особый раздел составили преступления и наказания
[247]. Если сибирская программа производила впечатление избирательного взгляда, который стремился в чрезвычайно общем виде отразить состояние местного права, то руководство А. Г. Шершеневича включало в себя множество вопросов, не все из которых, очевидно, были понятны и самому составителю. В одних случаях чиновник заимствовал язык и положения общего имперского законодательства, не допуская идеи, что такие формулировки не будут восприняты кочевниками, в других же продолжал следовать логике сибирской администрации, разделяя судопроизводство у казахов на светский и духовный суд
[248]. Однако само это разделение не фиксировалось в каких-либо специальных понятиях или указаниях, в соответствии с которыми составитель сборника, коему предназначалась эта программа, мог безошибочно определить компетенцию кади, бия или же говорить о том, что эти лица могут совмещать обязанности друг друга. Как видим, такой подход не вносил принципиальной новизны в осмысление особенностей казахского обычного права, противопоставляя, как и прежде, адат и шариат. Несмотря на ощутимые недостатки, программа А. Г. Шершеневича имела по сравнению с программой 1821 г. ряд преимуществ, главное из которых заключалось в том, что по содержанию оренбургского руководства можно было понять, что часть представленного материала знакома составителю не понаслышке: например, указание на важность статуса так называемой «белой кости» (каз. ақсүйек — «аристократ, человек привилегированного сословия»), права и обязанности биев, правила опеки и усыновления и др.
[249]
Сыграла ли программа А. Г. Шершеневича какую-либо значимую роль в подготовке сборников казахского обычного права? Пожалуй, можно с уверенностью сказать, что она не была использована в практических целях. Ни Л. д’Андре
[250], ни А. Джантюрин не привлекали работу А. Г. Шершеневича в качестве практического руководства для составления правовых кодексов. Можно считать, что эта оренбургская программа не нашла достойного применения и среди других имперских чиновников, занимавшихся изучением адата
[251].
* * *
Итак, мы видим, что ни один из кодификационных проектов, над которыми работали чиновники, не был признан успешным. Среди главных причин провала этой работы следует выделить прежде всего невозможность проанализировать разные источники права (адат, шариат) и адаптировать их к имперскому контексту. Отталкиваясь от идеи, что казахское обычное право может быть сведено к некоей упрощенной системе понятий и отношений, сохранившихся со времен хана Тауке (с XVII в.), авторы-составители сборников зачастую демонстрировали некритическое отношение к отбору материала. Однако сравнение различных вариантов и тестирование их среди местных знатоков права (биев, кади) убеждали самих чиновников, что такой сборник является скорее этнографическим пособием, нежели действующим судебником. Отказавшись от очередного кодификационного проекта, империя тем не менее не отказывалась со временем реанимировать эту идею. Новые реформы требовали переосмысления прежних ошибок и выработки новых кодификационных проектов, потому что удачная трансформация местного права должна была стать переходным этапом на пути правовой и политической унификации разных регионов Казахской степи. Так, после введения Положения 1844 г. оренбургские власти решили, что проблема кодификации заключается не столько в выработке специальных методов и подходов для анализа местной правовой культуры, сколько в возможности найти «достоверные и неоспоримые источники». Снабдив своих чиновников соответствующими инструкциями, ОПК попыталась задействовать также и представителей казахской элиты. Желая добиться своей цели благодаря привлечению значительных бюрократических ресурсов, имперская администрация так и не смогла выявить из массива предложенных материалов наиболее удачный. Одни записи обычного права признавались поверхностными, другие — опасными с точки зрения текущей политической конъюнктуры. В связи с этим много нареканий вызвал сборник Л. д’Андре, сведениям которого — о влиянии шариата на адат — не придали серьезного значения из‐за нараставшей в эти годы у представителей имперской бюрократии исламофобии. Таким образом, неудача нового кодификационного проекта имела очевидную политическую подоплеку, которую пытались замаскировать и свести к некомпетентности автора-составителя. Считал ли Л. д’Андре свое положение двусмысленным, когда согласился вернуться в Казахскую степь и проделать работу над ошибками? В нашем распоряжении нет источников, проливающих на это свет. Тем не менее опыт Л. д’Андре не стал исключением, скорее наоборот, он создал предпосылки для выхода процесса изучения казахского обычного права на новый уровень — когда профессиональные востоковеды смогли продемонстрировать невозможность буквального разделения адата и шариата. Однако изменение качества работы не отразилось на ее результатах. Кодификация по-прежнему не выходила за пределы подготовки отдельных проектов, судьба которых была неотделима от текущей политической конъюнктуры и случая — когда личные амбиции влиятельных чиновников оказывались роковыми для тех или иных сборников казахского обычного права.