Осенью 1853 г. сборник вернули из канцелярии оренбургского и самарского генерал-губернатора в ОПК с просьбой ускорить его рассмотрение. Почти сразу же, 13 сентября, ОПК приняла решение создать особую комиссию из числа двух оренбургских чиновников, трех представителей Зауральской Орды и одного казачьего офицера. Присутствие самих казахов считалось необходимым для объяснения при составлении свода законов различных «недоразумений и неточностей», а также дополнения пропущенных вопросов
[417]. Комиссии предстояло еще раз внимательно изучить собранные материалы и после внесения необходимых уточнений и исправлений подготовить окончательный вариант сборника.
Следует заметить, что И. Я. Осмоловский уже не принимал участия в этой работе, так как после похода на Ак-Мечеть был оставлен для прохождения дальнейшей службы на Сыр-Дарьинской военно-укрепленной линии. Его место эксперта в комиссии занял известный востоковед В. В. Вельяминов-Зернов
[418], который был командирован в ОПК в 1851 г. Как знаток восточных языков (в частности, казахского и арабского) и текстолог, он должен был проверить качество перевода на русский язык двух сборников по мусульманскому праву, хранившихся в ОПК
[419], а также внимательно изучить содержание материалов, представленных И. Я. Осмоловским
[420]. Имеющиеся в нашем распоряжении материалы позволяют лишь косвенно судить о занятой В. В. Вельяминов-Зерновым позиции
[421]. Во всяком случае, комиссия так и не пришла к какому-либо определенному решению, поэтому результаты ее работы были признаны неудовлетворительными
[422]. Сам же В. В. Вельяминов-Зернов в 1856 г. покинул Оренбург
[423].
Судьбу сборника фактически решило назначение в 1854 г. новым главой ОПК известного востоковеда В. В. Григорьева (1818–1881), который в своей деятельности руководствовался своеобразной идеологической доктриной, близкой славянофильству. Он не был противником кодификации казахского обычного права — более того, считал, что необходимо вернуть казахам судопроизводство в полном объеме, и именно на основании адата. Приступив к обязанностям председателя ОПК, Григорьев констатировал, что это учреждение не справляется с потоком дел и не имеет достаточных ресурсов для проведения следствия в Казахской степи. Поэтому он поддержал мнение нового оренбургского и самарского генерал-губернатора А. А. Катенина относительно предоставления следствия и разбора всех тяжб казахов, включая и уголовных, биям
[424]. В. В. Григорьев пытался обосновать идею несостоятельности преждевременного вмешательства российской администрации в казахское обычное право
[425]. В частности, он выступал против основанного на имперских законах введения института опеки в Степи, полагая, что это «учреждение противоречит основным понятиям киргизов о родовой собственности». Исподволь развивая «гражданственность» среди кочевого населения, необходимо было подготовить почву для принятия казахами имперских правовых и культурных норм, которые со временем станут «естественными» для них: «С развитием гражданственности между киргизами под попечительным русским управлением заменять мало-помалу грубые их обычаи постановлениями русского законодательства»
[426]. «…когда бы Киргизы, наслышавшись об опеке от русских, сами пожелали введения этого учреждения, то тогда, разумеется, Областное правление не в праве отказать от вмешательства в устройство этого дела»
[427].
Сочетая идею цивилизационной миссии Российской империи и веру в «естественную предрасположенность» каждого народа к определенным культурно-правовым формам, Григорьев воспринимал дуальную основу казахского обычного права (адат и шариат) крайне политизированно. Рассчитывая на то, что хорошим примером и заботливым обращением с «добрыми дикарями» имперские власти помогут казахам перейти на более высокую эволюционную ступень, он надеялся, что в ходе этой социальной эволюции казахи «естественно» усвоят русскую культуру — язык, религию и право, оставив в прошлом как архаическое наследие не только адаты, но и свое культурное своеобразие
[428]. С этой точки зрения ислам воспринимался как главное препятствие, нарушающее связь казахов со своими «подлинными» обычаями и мешающее цивилизаторской миссии России. Поэтому Григорьев готов был всячески «оберегать» кочевников от мулл и «всех среднеазиатцев», которые, по его словам, «портят и сбивают с толку наших киргизов», усвоивших только поверхностно основы ислама
[429]. Эти взгляды предопределили судьбу сборника И. Я. Осмоловского, потому что Григорьев рассматривал казахскую правовую культуру в ином ракурсе, чем его подчиненный, демонстрировавший синкретизм адата и шариата. Когда Григорьев говорил об адате, он имел в виду несколько особенностей, и прежде всего нормативность. Иначе говоря, насколько казахское обычное право соответствует закону в европейском смысле этого понятия. Идеализируя кочевое общество, рассматривая его через призму соответствия европейской модели общечеловеческого прогресса (дикость — варварство — цивилизация), Григорьев сводил адат к ментальным характеристикам. Третья черта — это рассуждение о некоей неизменности и вечности местного права, которое не способно к естественной внутренней эволюции. Поэтому только внешнее влияние может видоизменить адат. Очевидным источником такой трансформации являлись для Григорьева две взаимоисключающие силы: империя и ислам. Считая, что из двух зол казахи выберут меньшее, Григорьев не сомневался, что шариат — это временное явление в местной правовой культуре.
