С другой стороны, самоуверенность В. В. Вельяминова-Зернова в плане оценки собственного влияния на дела Центральной Азии объясняется еще и тем, что для МИД этот регион в 1850‐е гг. не был приоритетом во внешней политике империи. Очевидно, что основное внимание данного правительственного ведомства было отвлечено на другие проблемы — Крымскую войну (1853–1856), движение имама Шамиля на Кавказе. С этой точки зрения интересным представляется письмо командующего Сыр-Дарьинской военной линией А. Л. Данзаса командиру отдельного оренбургского корпуса А. А. Катенину, в котором Данзас критикует российскую центральноазиатскую политику в целом, делая акцент на том, что в Санкт-Петербурге нисколько не пытаются вникнуть в особенности местных дел: «Из всех распоряжений, делаемых в Санкт-Петербурге умозрительно или на авось, ибо собирать данные составляет труд, а люди с высшими взглядами труда не любят…»
[456] Настаивая на необходимости местной инициативы, автор письма просил А. А. Катенина «объяснить в Санкт-Петербурге, что такое Сырдарья, в каком она положении, какие ее средства и какую жалкую роль играем мы в Средней Азии, на которую хотим иметь влияние и поддержать достоинство империи, как выражается министр иностранных дел»
[457].
Такой драматизм в описании происходящего усиливал желание местных чиновников взять ситуацию под контроль, доказав тем самым, что даже несмотря на непоследовательность и медлительность решений центра империя способна держать руку на пульсе. Поэтому в 1854 г. В. В. Григорьев в письме к своему другу П. Савельеву заявлял: «Хива, Бухара, Кокан[д] принадлежат теперь к моему ведомству; покуда не шевелятся и там (в Санкт-Петербурге. — П. Ш., П. С.); что будет вперед, известно Аллаху»
[458]. Очевидно, что в этих словах были заложены не только амбиции, но и расчет, связанный с определенной долей политической ответственности. Поэтому иметь в Санкт-Петербурге такого человека, как В. В. Вельяминов-Зернов, было крайне важно.
Какое значение имели все эти политические изменения для судьбы сборника И. Я. Осмоловского? Нет сомнений, что В. В. Вельяминов-Зернов мог иметь непосредственное влияние на обсуждение вопроса кодификации казахского обычного права в Санкт-Петербурге в том ключе, какой был выгоден В. В. Григорьеву. Очевидно, дополнительную роль сыграло и личное отношение переводчика Азиатского департамента к И. Я. Осмоловскому, сформировавшееся еще в годы службы в Оренбурге. В своих письмах он не стеснялся «на комплименты», надеясь взвалить груз вины за какие-то местные проблемы на плечи своих супротивников. Так, в письме от 5 марта 1853 г. сообщается: «Я бы с удовольствием угостил зарядом из гороха или клюквы любого из попечителей прилинейных киргизов. В особенности руки чешутся у меня на Первухина. Такая кривоногая и кривошейная фигура, что может быть только под пару Осмоловскому»
[459].
Следует заметить, что на этом история со сборником И. Я. Осмоловского не закончилась. В 1865 г. интерес к его работе проявило Министерство внутренних дел. В это время разрабатывался проект Положения по управлению Казахской степью
[460] и была создана специальная комиссия, в задачи которой, помимо других дел, входило изучение казахского обычного права. Исходя из этой перспективы, МВД был сделан запрос в архив Областного правления оренбургскими казахами (ОПОК)
[461] по поводу предоставления членам комиссии сборника И. Я. Осмоловского, который, по мнению столичных чиновников, должен был сыграть важную роль в подготовке нового Положения
[462]. Однако ОПОК не без удивления должно было констатировать, что в архиве учреждения сборника не оказалось
[463]. Фактически, как мы видим, слова В. В. Григорьева о потенциальном влиянии сборника И. Я. Осмоловского на будущее России не были лишены оснований. Сменив мундир чиновника на костюм преподавателя, он все еще продолжал играть существенную роль на имперской политической кухне
[464].
Сборники казахского обычного права во второй половине XIX — начале XX в.: новый взгляд и/или развитие прежних жанров
После провала оренбургских кодификационных проектов интерес к казахскому обычному праву несколько ослаб. Однако правительство не спешило отказаться от своих прежних планов. Как мы заметили выше, подготовка новых реформ в Казахской степи могла реанимировать сборник И. Я. Осмоловского или по крайней мере отдельные его положения. Этому помешал В. В. Григорьев. Из-за его действий работа, проделанная И. Я. Осмоловским, не была доступна тому кругу лиц, который продолжал заниматься изучением казахского обычного права. По этому поводу Н. И. Гродеков, крайне заинтересованный в такого рода материалах, с сожалением писал, что «труд его (Осмоловского. — П. Ш., П. С.) однако, не был издан и, таким образом, погиб для дела»
[465]. В контексте сказанного важно разобраться со следующими вопросами: к каким результатам пришли исследователи адата второй половины XIX — начала XX в., учитывая отсутствие такого важного с методологической и источниковедческой точки зрения текста, как сборник И. Я. Осмоловского? Были ли труд И. Я. Осмоловского и его язык созвучны новым подходам к интерпретации казахского обычного права?
