По сравнению с первой половиной XIX в. во второй его половине появляется множество разнообразных материалов, описывающих нормы казахского обычного права. Остановимся лишь на некоторых из них. В целом многие сборники, а также социальный облик людей, работавших над ними, удачно вписывались в основные черты своего времени. Поэтому в основу нашего изложения будет помещен герменевтический анализ, совмещенный со структурно-типологическим методом. К первой группе трудов по казахскому обычному праву можно отнести работы самих инородцев или представителей «туземной» интеллигенции. Многие из них, прошедшие русские учебные заведения, занимали различные должности в органах управления Казахской степью — были переводчиками, секретарями, чиновниками для особых поручений, служащими статистических комитетов. Рассматривая себя в качестве связующего звена между интересами своего рода, этнической группы и империи, эти лица становились колониальными посредниками. Если в первой половине XIX в. работы некоторых инородцев замалчивались, то во второй представители «туземных» обществ начали играть активную роль в производстве колониальных знаний
[476]. Одним из таких деятелей был И. Ибрагимов. Занимая должность переводчика при туркестанском генерал-губернаторе, этот образованный башкир написал несколько трудов по казахскому обычному праву
[477]. Хотя в своих работах он часто подвергал критике татарских мулл, которые распространяли шариат среди казахов
[478], эта его позиция не порывала с исламом как частью собственной культуры. Со временем И. Ибрагимов намеревался оставить Туркестан и продвинуться по служебной лестнице еще выше — занять должность муфтия Оренбургского магометанского духовного собрания. Он пытался убедить директора Департамента духовных дел иностранных исповеданий МВД М. Р. Кантакузена в том, что его многолетний опыт службы в Сибири и Центральной Азии может помочь в деле «сближения русского православного населения с мусульманским»
[479]. Как видим, позиция обоюдной пользы и выгоды (для империи, русских, мусульман и самого Ибрагимова) обосновывается претензией на обладание экспертным знанием, игравшим важную роль в перераспределении привилегий и социальных статусов в имперской системе.
Однако вернемся к работам И. Ибрагимова, говоря точнее — к одной из них, «Заметкам о киргизском суде»
[480]. Этот очерк, содержание которого, по словам самого автора, основано на личных наблюдениях, содержит весьма примечательную картину развития казахского обычного права в имперском контексте. Сама эта картина не лишена противоречий, особенно на фоне уже описанных нами сборников. Так, в своей заметке И. Ибрагимов реанимирует понятие «барымта», которое рассматривается не как грабеж и разбой, а в качестве действующей нормы адата
[481]. Таким образом, он идет вразрез с Л. д’Андре и И. Я. Осмоловским. Последние, как известно, не стали включать информацию о барымте в свои сборники. Очевидно, что указание на эти различия не делают текст И. Ибрагимова лишенным здравого смысла по причине того, что империя к моменту публикации статьи (1878) все еще сталкивалась с широким бытованием барымты
[482]. Однако это явление не было ключевой проблемой работы чиновника канцелярии туркестанского генерал-губернатора. Его основной интерес заключался в необходимости проанализировать эффективность судебной системы, сложившейся после введения Временного положения 1868 г. При этом наше внимание привлекают несколько моментов. Один из них — сравнение прежних (доколониальных) и нынешних биев. Современные бии, по мнению автора, все больше утрачивают популярность, потому что утверждаются русскими чиновниками. Все это приводит к функционированию так называемых теневых сторон судопроизводства, т. е. практик, альтернативных суду биев, не прописанных в имперском законодательстве, — например, третейский суд, суд старейшин или аксакалов
[483]. Подобного рода анализ, несмотря на кажущуюся критику имперских реформ, является лишь вариантом развития того самого знания по улучшению и дальнейшей модернизации правовой системы, которое адаптировано к колониальному контексту
[484]. По сути, указание на эффективность разовых третейских судов или судов аксакалов не сводилось к отказу от судов биев или требованиям по пересмотру имперского законодательства. И. Ибрагимов стремился указать на разнообразие правовых практик, опыт которых нельзя не учитывать в условиях различных сложных разбирательств.
Круг лиц, вовлеченных в работу над материалами по обычному праву, не ограничивался только башкирами или татарами. Активное участие в этой деятельности принимали и сами казахи. Одним из них был султан Тлеу-Мухаммед Сейдалин. После окончания Неплюевского кадетского корпуса он добился значительных успехов в продвижении по службе — в 1861 г. был назначен помощником султана-правителя Восточной части Зауральской орды, с 1869 г. стал старшим помощником Николаевского уездного начальника, в 1892 г. — актюбинским уездным начальником (Тургайская область)
[485]. Во многом этот успех был достигнут благодаря его личным качествам. Однако здесь не обошлось и без влияния В. В. Григорьева, который возлагал на братьев Сейдалиных
[486] большие надежды и оказывал протекцию каждому из них
[487]. Опыт и знания Т. Сейдалина помогали колониальной администрации решать круг самых разнообразных проблем по управлению Казахской степью — он был задействован в работе по подготовке Временного положения 1868 г., занимался вопросами землеустройства казахов, разбирал иски между несколькими враждовавшими родами, был автором ряда работ, посвященных устному народному творчеству и этнографии казахов
[488]. Помимо этого, по поручению военного губернатора Тургайской области Л. Ф. Баллюзека Т. Сейдалин участвовал в работе по сбору сведений о казахском обычном праве. По мнению Л. Ф. Баллюзека, казахский султан внес в это дело посильный вклад
[489]. Что же представляет собой сборник адата, подготовленный колониальной администрацией Тургайской области? Это достаточно обширный текст, состоящий из одиннадцати глав и сочетающий в себе элементы этнографического описания (включая обычаи, уже вышедшие из обращения) и фиксацию правовых норм того времени
[490]. Анализ содержания сборника позволяет сделать несколько выводов. Так, сразу же бросается в глаза стремление составителей указать на расположенность местных адатов к европейской правовой культуре — гласность и публичность суда, «система заступничества за истца и ответчика их родовичей, напоминающих защитников в европейских судах»
[491]. Этот ориенталистский подход, сглаживающий некоторые различия и рассчитанный на русское культурное влияние, в действительности оправдывал необходимость «цивилизационного очищения» казахского обычного права от его «грубых пережитков». К таковым, в частности, относился калым. По мнению авторов сборника, «трудно совместить в одном и том же народе» калым, «столь грубо относящийся к значению женщины, унижая ее до степени животного», и дух «неприкосновенности права личной свободы»
[492]. Очевидно, что, признавая калым в качестве «странного явления»
[493], колониальные чиновники да и сам Т. Сейдалин стремились вынести эту норму за рамки казахской правовой культуры. Подобного рода правовое конструирование имеет много общего со сборниками первой половины XIX в. Главное отличие заключается лишь в том, что Т. Сейдалин, сыгравший ключевую роль в подготовке этого сборника, не смотрел на местную правовую реальность во многих случаях только с точки зрения имперского и европейского закона. Поддерживая цивилизационную миссию империи, он, как представитель местного общества, видел вместе с тем в обычном праве нечто большее, чем другие колониальные чиновники. Адат для Т. Сейдалина определялся еще и такими понятиями, как моральность, обычай, этикет, социальная система
[494]. Другая важная черта сборника сводится к нивелированию роли шариата в казахской правовой культуре. Составители подчеркивали, что исламское право востребовано лишь в немногих случаях семейно-брачных разногласий, потому что казахи отдают предпочтение своим «коренным обычаям»
[495]. Это замечание кажется еще более удивительным в связи с тем, что среди информаторов сборника указаны два казахских ахуна и муллы
[496]. Очевидно, что собранные материалы были тщательно отредактированы на предмет их очищения от норм шариата. Принимал ли в окончательной сверке полученных сведений участие сам Т. Сейдалин, нам не известно, однако можно допустить, что он разделял мнение других колониальных чиновников, стремившихся освободить адат от «исламских напластований» и таким образом гарантировать себе удачную карьеру в бюрократических ведомствах империи
[497].
