Подводя итоги, следует заметить, что период второй половины XIX — начала XX в. знаменуется значительным разнообразием сборников и записей казахского обычного права. Появление большинства из них не было связано с потребностями кодификации. Эти работы представляли собой этнографические очерки, обзорные работы, попытки систематизации и научного анализа. Однако были и такие авторы (особенно Н. И. Гродеков), которые стремились развить подходы своих предшественников — других востоковедов (например, И. Я. Осмоловского) и увидеть в адате динамично развивавшуюся правовую систему, которая является обширной частью исламской правовой культуры. Однако их выводы не всегда носили принципиальный характер. Политические реалии и служебное положение ставили Н. И. Гродекова в двойственное положение, заставляя периодически пренебрегать теми или иными научными догадками и в угоду государственным интересам противопоставлять адат и шариат. Другая интересная черта того времени — интерес к казахскому обычному праву среди самих инородцев, находившихся на имперской службе. Этот феномен колониального посредничества уже не сводился к массовому присвоению знаний, когда «туземцы» рассматривались только в качестве информаторов. Во второй половине XIX в. обе стороны (инородцы и русские) стремились к совместному производству знаний, создавая свои собственные, часто непохожие друг на друга версии казахского обычного права.
* * *
Рассматривая деятельность И. Я. Осмоловского с точки зрения особенности общественно-политических, правовых, культурных процессов в Российской империи в целом и Казахской степи в частности, мы приходим к выводу, что его пример не только важен для изучения казахского обычного права, но интересен еще и тем, как профессиональный востоковед артикулирует свои отношения с властью. Можно ли сказать с этой точки зрения, что главный труд И. Я. Осмоловского был недооценен правительством, потому что автор стремился проигнорировать в своем описании политический контекст? Анализ содержания сборника не убеждает нас в этом. Выполняя заказ оренбургской администрации, И. Я. Осмоловский явно понимал, что итоги его работы могут иметь важное практическое значение для нужд колониального управления, поэтому он попытался преодолеть сложности, с которыми столкнулись его предшественники, и прежде всего отказаться от буквального следования инструкциям ОПК и составить текст, который бы имел строгую структуру и ясность изложения, подчиненную в большей степени логике полевой работы автора, чем формально-бюрократическому подходу, связанному со случайным отбором материала. Поэтому сборник И. Я. Осмоловского был несколько раз пересмотрен и снабжен многочисленными ссылками на региональные варианты адата. Такой подход позволил заметно нивелировать типичные ошибки колониальных чиновников, смотревших на местное право через призму абстрактных понятий и выражений — традиция, «исконно киргизские обычаи», «присущие всем казахам» и т. п. Считая так, мы вместе с тем не утверждаем, что научный подход был главным достоинством текста И. Я. Осмоловского. Преобладание описательной манеры над оценочной было характерной особенностью многих научных работ того времени в области этнографии и востоковедения
[526]. Другой нюанс, который затрудняет целостное восприятие сборника и позволяет увидеть в нем одновременно продукт и независимого научного мышления, и политической ангажированности, — это наличие некоторых характерных упрощающих обобщений и недостаточно критических описаний. В тех случаях, когда И. Я. Осмоловскому не хватало знания предмета для анализа, он прибегал к типично имперскому (ориенталистскому) противопоставлению «невежества» и «образованности». С другой стороны, колониальная трансформация адата была для него таким же очевидным явлением, когда он писал о рабстве или барымте, как и трансформация шариата под влиянием Хивы или Коканда. Обращая внимание на эти особенности, мы не утверждаем, что в сознании И. Я. Осмоловского существовало представление об иерархии знания, согласно которой востоковед мог четко разграничить главное и второстепенное, понимая, что власть, от которой он зависит, обладает привилегией на монополизацию знания. Не оспаривая значения имперской политики в Центральной Азии, И. Я. Осмоловский пытался указать, что эффективность власти напрямую связана с ее способностью постоянно рефлексировать (учиться на ошибках) и проявлять концептуальное разнообразие. Этот тезис получит развитие в следующей главе, где, помимо прочего, будут затронуты вопросы участия И. Я. Осмоловского и других чиновников в политическом, правовом и конфессиональном регулировании на Сырдарье.
Нет сомнений, что сборник И. Я. Осмоловского благодаря совмещению разных идей и контекстов не имел какого-то единого восприятия не только среди его коллег — чиновников ОПК, но и в научной среде. Одни востоковеды — А. И. Макшеев и Н. И. Гродеков — давали ему высокую оценку. Другие, такие как В. В. Григорьев, приходили к совершенно противоположным выводам, прилагая усилия, чтобы изъять этот документ из делопроизводства. Можно ли назвать сложившиеся обстоятельства трагическим совпадением и допустить тем самым, что труд И. Я. Осмоловского мог бы иметь более счастливую судьбу, если бы на месте В. В. Григорьева был другой человек? Ответ на этот вопрос не так очевиден, но ясно, что случай Казахской степи с точки зрения имперской политики по отношению к адату не уникален. Курс на политизацию ислама был ярко выражен на Северном Кавказе. Осуществлялось это благодаря усилиям многих колониальных ведомств и чиновников, а не отдельных наиболее радикальных управленцев. В нашей истории против И. Я. Осмоловского важную роль сыграло и то обстоятельство, что у него, в отличие от В. В. Григорьева, не было возможностей влиять на судьбу сборника за пределами Оренбурга. Поэтому связи в Санкт-Петербурге становились для председателя ОПК дополнительным козырем, с помощью которого он мог держать руку на пульсе и адаптировать свои управленческие решения к текущей политической конъюнктуре.
Глава четвертая. Сырдарьинский фронтир: империя, казахи и центральноазиатские ханства
В этой главе мы продолжим рассказ о судьбах главных героев книги, однако теперь рассмотрим их деятельность на фоне новой имперской ситуации — завоевания нижнего и среднего течения Сырдарьи и образования сложной контактной зоны, в условиях которой происходило взаимодействие разных этнических и социальных групп. Как мы убедимся, фронтирная история позволила И. Я. Осмоловскому, В. В. Григорьеву, а также новым действующим лицам переосмыслить свой прежний опыт и вновь приступить к конструированию реальности. И. Я. Осмоловский получает широкий простор для реализации своих идей и знаний: разбирает иски казахов по адату и шариату, решает вопросы приграничного взаимодействия между казахами, кокандцами, хивинцами, каракалпаками, пытается сделать из Сыр-Дарьинской военно-укрепленной линии зону притяжения интересов разных обществ. В. В. Григорьев в угоду прагматическим соображениям вынужден согласиться с некоторыми инициативами своего подчиненного, понимая, что имперская ситуация на Сырдарье иная — отличная от других регионов Казахской степи. Вместе с тем вниманию читателя предлагается не только повествование о дальнейшей судьбе И. Я. Осмоловского и В. В. Григорьева, но и интересные переплетения имперской политики, анализ фронтирного поведения самих казахов, специфика культурных и экономических контактов в районе Сырдарьи.
