Россия в Центральной Азии: геополитические векторы и причины завоевания
В 1840‐е гг. Российская империя активизирует усилия, связанные с завоеванием ряда территорий Центральной Азии. Одним из векторов этой политики был Мангышлак и нижнее течение Амударьи, вдоль русла которой в 1846 г. возводится Новопетровское укрепление (с 1939 г. — форт Шевченко)
[527]. Другое направление — это Заилийский край. Там в 1854 г. закладывается укрепление Верный (сейчас город Алматы, Республика Казахстан), а в 1855–1859 гг. организуются военно-разведывательные и научные экспедиции в районе озера Иссык-Куль и гор Тянь-Шаня
[528]. Одновременно с этим начинается продвижение вдоль нижнего и среднего течения Сырдарьи. В 1847 г. на берегу Аральского моря возводится Раимское (Аральское) укрепление. В 1848–1853 гг. в низовьях Сырдарьи строится Казалинский форт
[529]. Дальнейшие шаги приводят к штурму в 1853 г. кокандской крепости Ак-Мечеть (сейчас это город Кзыл-Орда, Республика Казахстан) и созданию Сыр-Дарьинской военно-укрепленной линии
[530]. В центре нашего внимания окажутся события и процессы (не столько военные, сколько социально-экономические, правовые, культурные), разворачивавшиеся в непосредственной близости к этому стратегическому объекту в период между 1853 и 1864 гг.
Чтобы определить место сырдарьинского региона в контексте имперской политики, следует разобраться с некоторыми общими вопросами: почему империя стремилась к завоеванию Центральной Азии? Была ли эта политика спланирована или же она носила стихийный характер? Изучая эти проблемы, многие из современных историков приняли на вооружение взгляды исследователей иного рода — колониальных деятелей и ориенталистов, принимавших непосредственное участие в описываемых событиях. Поэтому экономические расчеты империи были признаны в качестве одного из ключевых мотивов продвижения в Центральную Азию. Они включали в себя необходимость уменьшить расходы на провоз товаров до Бухары, перевести всю торговлю из Бухары на берега Сырдарьи, а Оренбург сделать главным складочным местом товаров, открыть возможности судоходства по Аральскому морю и Сырдарье, проложить путь российским купцам в Китай через Яркенд
[531]. Не менее популярным доводом, объясняющим захват новых территорий, было сведение имперской политики к освободительной миссии, призванной защитить подданных-казахов от набегов враждебных соседей — жителей Хивинского и Кокандского ханств
[532]. Сводя таким образом завоевание Центральной Азии к набору разнообразных факторов и некоему хаотическому восприятию действительности со стороны разных имперских инстанций, некоторые исследователи пытаются оставить без ответа вопрос, было ли завоевание Центральной Азии спланировано или сопровождалось только самостоятельными действиями русских генералов
[533]. Конечно, личные амбиции и непоследовательность решений — это характерные черты колониальной ситуации. Однако сложно согласиться с тем, что бюрократические противоречия не позволяют найти каких-либо закономерностей в имперской политике и затрудняют целостное восприятие местных событий. Учитывая эти соображения, мы стремимся показать, что ситуация на Сырдарье, несмотря на временную неопределенность
[534], не противоречила общим задачам империи по завоеванию Центральной Азии. Хотя стратегические планы в ходе столкновения с местными обстоятельствами часто утрачивали актуальность и в методах и подходах по управлению территорией чиновникам приходилось действовать по-разному, контроль над происходящим со стороны высших правительственных ведомств не ослабевал
[535]. С этой точки зрения следует согласиться с Александром Моррисоном, который считает, что продвижение Российской империи в Центральную Азию нельзя называть стихийным процессом или экономическим расчетом. Несмотря на то что не существовало официально одобренного плана военной кампании, инициатива завоевания региона исходила от Санкт-Петербурга, а местные военные деятели, учитывая нечеткость правительственных указаний, приступили к самостоятельному планированию графика наступления
[536].
Граница и/или фронтир
В сентябре 1853 г., месяц спустя после взятия русскими войсками кокандской крепости Ак-Мечеть, возник вопрос о разделе границы между Хивинским ханством и Российской империей на левом берегу Сырдарьи. Граница была важна прежде всего для того, чтобы контролировать действия казахов, кочевавших между реками Кувандарья и Сырдарья. Обе стороны понимали, что особенности хозяйственного быта кочевников, перемещавшихся по большой территории и соперничавших за власть и ресурсы, могут ухудшить и без того непростые отношения между ними
[537]. Поэтому граница контекстуализировалась не столько как рубеж
[538], определявший пределы военных и геополитических амбиций, сколько как статус-кво, или паритет (равенство сил и возможностей), убедившись в существовании которого кочевники не будут провоцировать разнообразные конфликтные ситуации
[539]. Однако договориться о границе представители Российской империи и Хивинского ханства не смогли. В результате несогласованность вопроса о разделе сферы влияния на Сырдарье позволяла казахам, кочевавшим между хивинской крепостью Ходжанийаз и русским фортом № 3
[540], добиваться собственных прагматических выгод и игнорировать те или иные политические обстоятельства. Так, некто Чиркенбай из Среднего жуза, кочевавший вблизи Ходжанийаза, отказался платить закят начальнику хивинского укрепления, аргументируя это тем, что он русский подданный. Чиркенбай этот, как докладывал И. Я. Осмоловский, до прихода русских проживал под Ак-Мечетью и находился в кокандском ведомстве. Однако уже после занятия Ак-Мечети российским гарнизоном он решил откочевать в сторону крепости Ходжанийаз
[541]. В этом контексте неудивительно, что судьба Ходжанийаза и границы была решена не военным или дипломатическим путем, а стечением обстоятельств, которые напрямую не зависели от Российской империи или Хивинского ханства. Российские войска, воспользовавшись тем, что эта хивинская крепость в 1855 г. была разрушена казахами шомекеевского рода, следовавшими собственной логике поведения — угнать скот и забрать имущество, — впоследствии закрепились на территории, покинутой хивинцами
[542].
