Обратим внимание читателя на другой случай правовых разбирательств. Он позволит сместить фокус исследования с проблем бюрократического регулирования к вопросам правового сознания и манипуляции. Яснее будет нам и позиция русских чиновников по поводу правовой гибридности на Сырдарье. История эта началась задолго до основания Сыр-Дарьинской линии и завоевания Ак-Мечети. В 1840 г. Танкибай Каракалпаков из чиклинского рода, со слов которого мы и ведем наш рассказ, вступил в брак с Чунукей Чудраевой из ташинского рода. После четырех совместно прожитых лет Чунукей пропала без вести. Узнав об этом, родственники женщины решили, что ее исчезновение связано с тем, что Каракалпаков плохо с ней обращался, и при помощи местных биев стали вынуждать его выплатить кун. Прошло еще некоторое время, и пропавшая Чунукей нашлась. Оказалось, что с ней все в порядке и она проживает у казаха шомекеевского рода Баяндила Алучакова на положении его супруги. Каракалпаков через кого-то из биев обратился к Алучакову с требованием вернуть ему законную жену, но это требование удовлетворено не было, так как Алучаков в это время кочевал в хивинских пределах. В 1851 г. дело получило новый оборот. Алучаков в результате стычки с кокандцами был убит. Его супруга Чунукей, согласно правилам амангерства, перешла вместе с дочерью, появившейся в этом союзе, к брату Алучакова — Монау. У них родился сын Кармыс. Так как бии не смогли разобраться с этим делом в том контексте, который был выгоден Каракалпакову, спустя несколько лет после образования Сыр-Дарьинской военно-укрепленной линии он решил обратиться к русской администрации и в 1860 г. направил прошение поручику Губскому, который в свою очередь распорядился, чтобы бий Юлдузбай Буранбаев из шомекеевского рода (т. е. из рода обидчиков Каракалпакова) доставил к нему главную героиню нашего рассказа. После того как поручение было выполнено, Губский передал Чунукей ее первому мужу, объяснив при этом, что ее супружеские отношения с братьями Алучаковыми не были законными. Одновременно с этим Каракалпакову были переданы и дети Чунукей, появившиеся от отношений с Алучаковыми
[596]. Свое решение по этому поводу Губский аргументировал тем, что оно соответствует и адату, и шариату: «По обычаю дети киргиз в этих случаях должны принадлежать первому законному мужу, что и гласит закон магометанский»
[597].
Рассмотренный случай показывает, как Каракалпаков использовал обстоятельства русского завоевания и, несмотря на прежние решения биев по этому делу, принял выгодную для себя колониальную интерпретацию адата и шариата
[598]. Если для Губского такое заключение было обусловлено необходимостью остаться в рамках имперской законности, продиктованной инструкцией 1856 г., то для Каракалпакова колониальный суд был лишь инструментом для достижения собственных интересов. Очевидно, что он хотел усыновить этих детей и стать их опекуном не столько из‐за проявления отцовских чувств к чужим детям, сколько из‐за материальной выгоды. Например, он мог выдать девочку замуж и получить в результате этого хороший калым. Говоря в данном случае о гибкости правового сознания, мы имеем в виду следующее: Каракалпаков хорошо понимал, что до русского завоевания бии и кади объяснили бы ситуацию не так, как Губский. Принимая имперскую интерпретацию адата и шариата, он рассматривал ее не как норму, которая соответствует его представлениям о казахской правовой культуре, а только как возможность реализовать собственные интересы в этом конкретном случае. Однако на этом история не закончилась, а приобрела новый неожиданный для русской администрации поворот. Решение Губского попытался оспорить сын Баяндила Алучакова Уразбай. Оказалось, что именно Уразбаю его дядя Монау после смерти брата поручил опекунство над девочкой. Он так же, как и Каракалпаков, надеялся выдать ее замуж и получить калым. Вмешательство сырдарьинских чиновников лишило его этой надежды. Несмотря на существование сырдарьинской инструкции, Уразбай не стал обращаться к кому-либо из местных русских чиновников, а подал иск сразу в Оренбург В. В. Григорьеву. Начальник областного правления оренбургскими казахами потребовал от Ю. Карамышева разъяснить ему обстоятельства дела. Последний подтвердил законность действий недавно скончавшегося Губского
[599]. Это решение не изменило намерений Уразбая получить от Каракалпакова по крайней мере компенсацию за воспитание девочки. Обвинив Ю. Карамышева в различных злоупотреблениях, он решил больше не иметь дела с В. В. Григорьевым и написал письмо к оренбургскому и самарскому генерал-губернатору А. П. Безаку
[600]. Известно, что А. П. Безак более гибко и сдержанно подходил к исламу и центральноазиатской политике в целом, чем В. В. Григорьев. Новый оренбургский и самарский генерал-губернатор был сторонником веротерпимости и предлагал правительству отложить реформирование мусульманских институтов в Казахской степи до более удобного времени
[601]. Между ним и В. В. Григорьевым существовали очень сложные отношения. Поводом для разлада были взаимные обвинения в злоупотреблениях, которые привели к снижению бюрократической эффективности оренбургского областного правления
[602]. Обращаясь к А. П. Безаку, Уразбай использовал эти очевидные трудности колониального управления как важный ресурс для продвижения своих собственных интересов. Генерал-губернатор проявил внимание к делу, однако не стал оспаривать решений Губского и Ю. Карамышева и посчитал, что в этой ситуации либерализм неуместен. Понимая, что его мнение может оказать влияние на результаты разногласий с В. В. Григорьевым, а также стать дополнительным аргументом в пользу гегемонии колониальной юстиции, А. П. Безак приказал «подвергнуть киргиза Уразбая Баяндилова взысканию каковое может подействовать и на других киргиз, покушавшихся на отнятие друг у друга жен, надеявшихся единственно на свою силу»
[603].
