Оренбургские чиновники принимали многие свои решения с оглядкой на возможную реакцию на них из Санкт-Петербурга, в то же время обстановка на Сырдарье с учетом сложившейся политической конъюнктуры не располагала к тактике административного давления и жестким наказаниям. Условия фронтира диктовали иную логику поведения — необходимость заручиться доверием и поддержкой местных казахов. Успех в этом деле мог нейтрализовать разные конфликты, обеспечить безопасность караванной торговли, стабилизировать отношения между казахами хивинского, кокандского и российского ведомств и др. Поэтому И. Я. Осмоловский и его подчиненные, осуществляя практическое правовое регулирование, оперировали более гибкими подходами и понятиями, например в отношении амангерства, которое задолго до укрепления русских войск на Сырдарье было выведено империей из официального употребления, как норма казахского обычного права. На Сырдарье местные чиновники не готовы были принять эту общеимперскую риторику. Наоборот, они отказались форсировать вопрос об устранении амангерства. В своем отчете за 1860 г. И. Я. Осмоловский писал: «Этот варварский обычай искоренить вдруг не было никакой возможности, по крайней мере приняты все меры к ослаблению его и потому положено было, что женщина, лишившаяся своего первого мужа, должна была выходить за его брата или родственника, [но] по смерти этого последнего, она распоряжается своей рукой как хотела. И так как самый старейший из родственников мужа всегда получает ее руку, то и женщина скоро делается свободной. Потом сделано было распоряжение, что в случае желания выйти замуж за какого-нибудь родственника мужа предоставить ей это право несмотря на прочих кандидатов супружества»
[604].
Таким образом, этот служебный документ показывает, что путь колониальной трансформации адата в этом конкретном регионе не мог основываться на простом удалении тех или иных понятий и отношений. Он должен был включать их расширенную интерпретацию и новые толкования. Такой подход, как надеялся И. Я. Осмоловский, позволит смягчить амангерство и адаптировать его новые значения к меняющейся системе ценностей и интересов казахов.
Последний пример, который мы хотим рассмотреть, — это вопрос о том, каким образом женщины пытались использовать колониальную ситуацию в своих интересах. Как правило, такие голоса, воспринимавшиеся чиновниками в качестве подчиненных и второстепенных, могли адаптироваться к ориенталистскому и имперскому дискурсу, согласно которому казахская женщина не могла защищать свои права в патриархально-родовом обществе и занимала маргинальную социальную нишу (особенно вдова)
[605]. В 1859 г. Балекей Чортамбаева из дюрткаринского (торткара) рода подала жалобу на имя оренбургского и самарского генерал-губернатора А. А. Катенина. В своем прошении она сообщала, что муж ее, Ильчибай Исельбаев, 12 лет назад (в 1847 г., т. е. до присоединения этой территории к Российской империи), кочуя на Сырдарье (возле Каратюбе), был нанят Джайсанбаем Джантелевым из кипчакского (кыпшак) рода для того, чтобы пасти его скот. В течение девяти лет Ильчибай и его жена Балекей пасли скот Джантелева и за это время значительно расширили собственное хозяйство
[606]. Однако продолжению такой идиллии, по словам Чортамбаевой, помешали трагические обстоятельства. Джантелев проявил личный интерес к Балекей и стал ее домогаться. Узнав об этом, Исельбаев затеял ссору с обидчиком жены и был убит. Дальнейшие события потерпевшая сторона излагала следующим образом: Джантелев, воспользовавшись удачно сложившимися для себя обстоятельствами, не только обратил в невольницу Чортамбаеву, но и забрал все их с мужем совместно нажитое имущество. После этого он откочевал в сторону Бухары и расположился возле Букан-Тау. Прошло еще немного времени, и Джантелев из‐за стычек с кокандцами вблизи Бухары решил признать себя русским подданным. Воспользовавшись закреплением империи в районе среднего течения Сырдарьи, он переместился к форту Перовский в аул своего родственника — бия аргынского рода Таната Джанкова. Там, как русский подданный, Джантелев заплатил кибиточную подать. Повествуя о дальнейших перипетиях своей трагической жизни, Чортамбаева сообщала, что благодаря перекочевке на российскую территорию она, наконец, нашла возможность воззвать к закону и справедливости. Решив воспользоваться услугами бия Таната Джанкова, она не достигла цели, так как бий, оказавшись родственником Джантелева, оставил это дело без внимания. Драматический тон рассказчицы вновь увлекает нас неожиданными поворотами повествования. После всех этих испытаний судьба проявила благосклонность к страданиям женщины: случайно через аул Таната Джанкова проезжал родственник Чортамбаевой Буликбай Кожбанов (из рода торткара), который передал этот горестный рассказ родственникам ее покойного мужа. Те решили, что только русский начальник сможет им помочь. В результате Барджик Ихлясов, двоюродный брат погибшего Ильчибая Исельбаева, приехал в аул бия Таната Джанкова с официальной бумагой от начальника форта Казалы и освободил ее. На этом история, казалось бы, должна была завершиться. Однако Балекей Чортамбаева не успокоилась. Не удовлетворившись тем, что Джантелев передал в ее собственность 6 лошадей
[607] и 4 жеребят, она обратилась к русскому чиновнику форта Казалы Ю. И. Карамышеву с просьбой призвать «убийцу» к ответственности и заставить вернуть все имущество — не только то, что принадлежало ей и ее мужу Ильчибаю Исельбаеву, но и ту часть, которую Джантелев должен был выплатить им в качестве компенсации за поденную работу. Ю. И. Карамышев передал это дело в руки бия Таныча Сартаева, который не приступил к разбирательству, сославшись на необходимость получить специальное разрешение от высшего оренбургского начальства. Эта очередная бюрократическая проволочка заставила Чортамбаеву обратиться непосредственно к генерал-губернатору А. А. Катенину
[608]. Этот последний передал прошение И. Я. Осмоловскому, так как подобного рода дела находились в компетенции старшего чиновника МИД. И. Я. Осмоловский поручил разбирательство управляющему шомекеевским родом султану Ермухаммеду Касымову. Разобравшись в обстоятельствах дела, Касымов представил своему начальству совершенно иную историю — отличную от той, которую пыталась рассказать Чортамбаева в своей жалобе к генерал-губернатору. В ходе расследования оказалось, что Джантелев убийства не совершал, а Исельбаев умер своей смертью не на Сырдарье, а на Кувандарье. Таким образом, решив, что основная претензия по отношению к Джантелеву несправедлива, Ермухаммед Касымов окончил дело салаватом, т. е. примирением обеих сторон, отсудив, однако, в пользу Чортамбаевой 20 лошадей в качестве компенсации за наемную работу
[609], одновременно признав, что ее требование о возврате собственного имущества (кибитка с вещами, бараны, верблюды и лошади) не является законным, так как Джантелев на это имущество не посягал и «все это выведено ею напрасно»
[610].
