Парадоксально, но в условиях фронтирной ситуации империя вынуждена была поддерживать барымту, т. е. практику, которая еще с начала XIX в. стала рассматриваться как уголовное преступление, а не правовой механизм
[741]. Иногда это было чуть ли не единственным способом восстановить временное равновесие и баланс сил между конфликтующими сторонами. Так, в 1861 г. командующий Сыр-Дарьинской линией А. О. Дебу доводил до сведения оренбургского и самарского генерал-губернатора А. П. Безака, что «кокан[д]цы» (вероятно, в этом контексте речь идет о казахах, кочевавших на территории Кокандского ханства) ограбили не только четыре каравана, но и отогнали четыре тысячи лошадей у шомекеевцев
[742], подчиненных подполковнику Е. Касымову. Начальник военной линии принял решение совершить ответный набег, который должен был возглавить управляющий шомекеевским родом султан Илекей, потому что «подобные поступки со стороны кокан[д]цев и особенно ташкен[т]ского бека не должны были бы, в строгом смысле, как подрывающие и торговлю нашу со среднеазиатскими владениями, и влияние на киргизов, проходить безнаказанно, но пассивное положение, в котором обстоятельства сдерживают войска Сыр-Дарьинской линии <…> становится преградой, чтобы всякая воинственная попытка не выказала в ущерб силы нашего оружия этой действительной бессредственности»
[743].
Таким образом, мы видим, что колониальная администрация находит в барымте дополнительный ресурс управления, который способен защитить престиж империи и стать одним из способов демонстрации силы. Однако, санкционируя барымту, российские власти не всегда готовы были предугадать ее последствия, придерживаясь в этом случае прагматической тактики. Об этом красноречиво сообщает тот же рапорт А. О. Дебу: «Допущение киргизов до баранты в отмщение кокан[д]цам потребует тоже уверенности их в нашей самостоятельности — к защите и поддержке на случай прорыва хищного соседа в их кочевья. Разбросанность последних, растяжение [Сыр-Дарьинской] линии, заставляют поневоле смотреть как бы сквозь пальцы на страдальческое и неопределенное положение наших киргизов»
[744].
Как сложилась судьба Илекея в дальнейшем? Он дослужился до звания войскового старшины и в 1870 г. вышел в отставку. Однако эта история могла бы иметь совсем иной финал. В 1868 г. Е. Касымов уличил свою жену Сулу-ханым в супружеской неверности, застав ее со своим двоюродным братом султаном Адилем Саукумовым. Зарубив шашкой обидчика, Илекей подговорил одного из своих сыновей убить также и Сулу-ханым. Дело попало к туркестанскому генерал-губернатору К. П. фон Кауфману, который приказал разобрать иск брата Сулу-ханым Басчи-кожи Тлепходжина по адату и взыскать с Е. Касымова кун. Интересно, что суд биев, который должен был окончательно решить судьбу бывшего казахского хана, проявил благосклонность к Илекею и оправдал его — освободил от наказания за оба преступления
[745].
«Нам надобно шевелиться и двигаться»: новые шаги в центральноазиатской политике
Ситуация на Сырдарье воспринималась многими чиновниками как стратегическая неопределенность. Особенно их беспокоило, необходимо ли было занимать Сырдарью и куда двигаться дальше. По этому поводу в Оренбурге в 1859 г. было организовано специальное совещание. В его работе участвовали оренбургский и самарский генерал-губернатор А. А. Катенин, председатель ОПК В. В. Григорьев, управляющий канцелярией оренбургского и самарского генерал-губернатора А. А. Арцимович, обер-квартирмейстер отдельного Оренбургского корпуса В. Д. Дандевиль, капитан Н. Г. Залесов, чиновник по дипломатической части и известный этнограф М. Н. Галкин-Враской
[746]. Наиболее решительную позицию занимал В. В. Григорьев. Сторонник дальнейшего продвижения империи в Центральной Азии, он выступал за необходимость объединения Оренбургской и Западно-Сибирской военно-укрепленных линий и завоевания Ташкента и Туркестана
[747]. Совершенно противоположная точка зрения высказывалась А. А. Арцимовичем. Он заявлял о бесполезности дальнейшего расширения границ империи и настаивал на целесообразности обратить усилия не на завоевания, а на внутреннее устройство государства
[748]. Однако эта позиция не была поддержана другими участниками собрания. В. Д. Дандевиль и Н. Г. Залесов пытались убедить А. А. Катенина в том, что утверждение империи на Сырдарье было ошибкой и в дальнейшем следует сосредоточить главные усилия на продвижении вверх по реке Амударья. Такая стратегия оправдывалась прежде всего экономическими выгодами, связанными с использованием этой водной магистрали в качестве торгового пути
[749]. М. Н. Галкин-Враской предложил обратить внимание на восточный берег Каспийского моря, который, по его мнению, из‐за медлительности империи может быть занят англичанами
[750]. Как видим, участники совещания не пришли к какой-либо согласованной позиции, тем не менее большинство из них высказалось за дальнейшее завоевание Центральной Азии и соединение двух военных линий. Их предложения были отправлены в Санкт-Петербург
[751].
Конечно, судьба сырдарьинского фронтира и российской центральноазиатской политики решалась не в Оренбурге. В столице империи идеи о соединении двух линий, несмотря на разногласия среди министров, были поддержаны
[752]. В конечном счете дальнейший план завоевания Центральной Азии утверждался самим царем, для которого военные интересы были выше интересов коммерческих и дипломатических. Значимую роль играл и престиж империи. Однако и это продвижение, как и занятие Сырдарьи, не очерчивало каких-либо глобальных планов. Взятие Ташкента должно было помочь империи сотворить новую границу, а Кокандское ханство сделать марионеточным государством
[753]. Таким образом, сырдарьинский фронтир — это лишь небольшой эпизод имперской истории, который заканчивается в 1864–1865 гг. после взятия российскими войсками Туркестана, крепости Аулие-Ата, Ташкента и образования Туркестанской области, в состав которой входит Сыр-Дарьинская линия
[754]. Изменение конфигурации сил переводит отношения между бывшими фронтирующими группами на новый уровень — это уже не приграничное сотрудничество и контактная зона, позволявшая использовать широкие возможности для манипуляции и обмена, а выбор между фактической лояльностью и открытым сопротивлением. Странным образом политические изменения и бюрократические перипетии накладывают отпечаток и на судьбу главных героев нашей истории. И. Я. Осмоловский не стал участником новых завоевательных походов империи в Центральной Азии. Апоплексический удар оборвал его жизнь в 1862 г., в тот момент, когда он инспектировал Сыр-Дарьинскую линию. Ему было всего 42 года
[755]. В том же году во время исполнения своих служебных обязанностей умирает и непосредственный начальник И. Я. Осмоловского, командующий линией А. О. Дебу
[756]. По удивительному стечению обстоятельств происходит бюрократическая ротация и в Оренбурге. В. В. Григорьев в 1862 г. оставляет свою должность и возвращается к академической карьере в Санкт-Петербурге. Не находим мы среди действующих лиц хорошо знакомых читателю этой книги других представителей высшего эшелона административной власти — В. А. Перовского и А. А. Катенина. На смену прежним приходят новые управленцы и военные чиновники. Именно они формируют очередные сценарии имперской политики в Центральной Азии. Однако это уже другая история.
