* * *
Укрепление империи на Сырдарье создает новую колониальную ситуацию — отличную от той, что была в Оренбурге и его окрестностях. Перед И. Я. Осмоловским и его подчиненными открывается широкий простор для личной инициативы. С другой стороны, империя уже не стремится к кодификации обычного права. Однако колониальная трансформация местного права продолжается. Она приобретает совершенно иной характер, чем был прежде. Наряду с адатом и русскими законами, чиновники активно апеллируют к шариату. Изменения происходят не только в правовой сфере. На берегах Сырдарьи проверяются разные модели политического, экономического и культурного взаимодействия империи с соседями и противниками. В это же время происходит рост научного интереса к центральноазиатскому региону. Он сопровождается попытками ускорить колонизацию этого края. Таким образом, политические интересы тесно переплетаются с исследовательскими задачами, имевшими прикладное значение.
В чем особенность сырдарьинского фронтира? Фронтир — это продукт разнообразных влияний и контекстов. По одну сторону располагалась империя и центральноазиатские ханства, отношения между которыми были противоречивыми, по другую — казахские кочевые группы. Ни одна из этих сторон не обладала реальными ресурсами для контроля фронтирной территории, поэтому отношения между фронтирующими группами не имели какого-то строго зафиксированного сценария и основывались на реализации тех или иных ситуационных стратегий, приводящих к локальному успеху. Одним из проявлений такого процесса была гибкость правового сознания. Как показывают разные источники, казахи легко адаптировались к колониальной правовой системе: если для самих имперских чиновников правовая гибридность была скорее временной уступкой и вынужденным обстоятельством, чем возведенным в принцип правилом, то для местных жителей это была возможность реализовать свои личные амбиции и притязания. Очевидно, что ситуация на Сырдарье имела не так много аналогий с имперской политикой в других регионах Казахской степи. Российские чиновники готовы были не только признать важную роль шариата в сфере практического правового регулирования, в противовес росту исламофобии чиновников из Оренбурга, но и реанимировать нормы адата, которые были маргинализированы много лет назад и устранены из сборников русских чиновников. Прагматические соображения — необходимость найти дополнительные ресурсы для колониального управления — делали барымту инструментом силового воздействия.
Фронтирная история позволяла выдвинуться на главные роли чиновникам и местным элитам, которые в иных условиях, например в Оренбурге, не имели шансов на успех. Используя слабость влияния центра, свой опыт и осведомленность в местных делах, И. Я. Осмоловский за короткое время смог добиться значительного влияния на казахов и сосредоточить в своих руках многие вопросы местного управления. Большую власть получают и представители казахской элиты. Фронтирная ситуация заставляет империю отказываться от репрессивных мер по отношению к некогда потенциально опасным противникам и, наоборот, использовать их опыт и авторитет для нужд колониального управления. Такова история султана Е. Касымова, который смог извлечь выгоду из изменившейся геополитической обстановки — принял подданство Российской империи и вернул себе прежнее влияние на казахов, кочевавших в непосредственной близости к нижнему течению Сырдарьи.
Заключение
Производство знаний в колониальном контексте — это сложный и неоднозначный процесс. С одной стороны, наблюдаются интересы администрации, которая с помощью систематизации, категоризации и классификации пытается найти «достоверный» язык описания действительности. С другой стороны — интересы представителей местного общества, рассматривающих действительность через призму другого мировоззрения и понятий. Однако эта дихотомия во второй половине XIX в. становится менее принципиальной. Многие казахи получают образование в русских учебных заведениях, делают карьеру в управленческих структурах империи. Они становятся колониальными посредниками. Сам по себе феномен колониального посредничества превращает местное знание в своеобразный гибрид или продукт многих взаимодействий и обменов. Таким же гибридом была и та часть обычного права, которая фиксировалась по заказу империи при участии самих казахов, с той лишь особенностью, что в первой половине XIX в. деятельность местной элиты ограничивалась в основном ролью информаторов, а во второй половине этого столетия казахи участвовали в совместном производстве знаний. При этом они активно трансформировали содержание правовых знаний, адаптируя некоторые из них к конкретному имперскому контексту или игнорируя информацию, которая могла навредить интересам их общества. Одновременно с этим мы должны понимать, что усилия Российской империи в сфере кодификации казахского обычного права не всегда разделялись представителями «туземных» элит, например теми из них, кто плохо освоил систему колониальных знаний (русский язык, русское образование, имперские законы и др.). Возможно, ответ на вопрос, почему ни один из сборников, составленных русскими чиновниками, не стал частью практического правового регулирования в Казахской степи, дает отсутствие диалога или пассивное сопротивление кодификационным проектам. Противоречивость таких сборников, представлявших адат в виде «остаточного знания» (вследствие редактирования информации имперскими чиновниками с учетом текущих идеологических и управленческих задач) и противопоставлявших адат и шариат, вызывала недоумение у биев, аксакалов и других участников судопроизводства. Понимая эти особенности, российская администрация тем не менее не смогла проделать значимой работы над ошибками, и в сборниках второй половины XIX — начала XX в. мы находим множество неточностей и перегибов, которые делали эти тексты скорее этнографическими пособиями, чем реальными судебниками.
Почему Российская империя так и не смогла реализовать ни один из проектов по кодификации обычного права не только в Казахской степи, но и в Восточной Сибири, на Северном Кавказе? И это притом, что история знает удачные примеры кодификации. Один из них — это Французская Кабилия. Однако случай Кабилии, о котором мы рассказывали во второй главе, в отличие от Казахской степи, показал, что подготовка большого числа региональных сборников адата — более правильный шаг, чем попытки осуществить некую стандартизацию норм путем сведения их в единый кодекс. Тем не менее Российская империя не имела возможностей, особенно в первой половине XIX в., чтобы рассмотреть проблему кодификации на основе подготовки значительного числа региональных адатов. Это было связано не только с отсутствием нужного количества переводчиков, знающих казахский язык, но и со слабой интегрированностью Казахской степи в административно-политические и правовые структуры Российской империи. С другой стороны, отношение к кодификации было скорее стратегическим, чем глубоко продуманным и осмысленным. Поэтому она носила форсированный характер, связанный с реакцией на крупные реформы как в Российской империи в целом, так и в Казахской степи в частности. Многие чиновники, испытывая административное давление, продемонстрировали бюрократический подход к подготовке сборников — не стремились к аналитическому осмыслению особенностей местного права (адат, шариат), а решали тактические задачи, считая, что качество их работы будет напрямую связано с количеством предоставленного материала. Анализ содержания таких сборников убеждал читателей в их противоречивости. Подобные просчеты требовали новых усилий для осуществления кодификации. Очередная такая попытка, предпринятая И. Я. Осмоловским, который, в отличие от своих предшественников, смог разобраться в особенностях адата и шариата, снова была обречена на неудачу. На этот раз в дело вмешались другие факторы — рост исламофобии имперских чиновников и опасения, что сборники, отражающие идею тесного переплетения адата и шариата, могут навредить колониальной политике в Казахской степи.
