Если вы хотите чем-то заниматься – работой либо хобби – в обществе, подобном тому, в котором мы с вами живем, станьте членом соответствующей организации. В противном случае вам придется долго объяснять свои действия. Если речь идет о трудовой деятельности, даже о такой индивидуальной, как удаление зубов, станьте членом ассоциации дантистов; если вы любите кататься на велосипеде, не вздумайте просто сесть на него и отправиться в путь. Непременно найдите туристический клуб, который будет планировать для вас все дальнейшие действия. И даже если вы настаиваете на том, что хотите заниматься чем-либо в гордом одиночестве, вам все равно придется обратиться в ту или иную организацию – может, потому, что она будет обеспечивать вас необходимыми средствами и возможностями, а иногда и для того, чтобы она сначала проинформировала вас, можете ли вы вообще этим заниматься.
Вторая идея состоит в том, что наше общество организаций – это прежде всего общество крупных организаций. Все мы плаваем в море большого бизнеса, большого правительства, большого труда, большого образования. Это очень сильно повлияло на мою область деятельности, организационную теорию, поскольку именно она фокусирует свое внимание на организации как таковой. Действительно, в таком обществе, в котором мы живем, организационная теория может объяснить социальное поведение лучше, чем экономика и политология – более старые и устоявшиеся общественные науки, к которым мы по традиции в первую очередь обращаем свои взоры.
Каждая область исследований имеет свою центральную концепцию: в экономике это рынок, в политологии – политика. Но традиционные рынки и политика не слишком много способны рассказать нам о системах, действующих как совокупности крупных организаций. Большие бизнес-организации, выбирая политическую ориентацию, могут взаимодействовать друг с другом на абсолютно конкурентных экономических рынках, а органы государственного управления, как ни странно это звучит, становятся все больше похожими на конгломератные объединения организаций, в определенной степени свободных от формальностей законодательной политики. Таким образом, рассматривая «рациональных» предпринимателей, стремящихся максимизировать прибыль в условиях конкуренции, с точки зрения традиционных экономистов, мы не слишком много узнаем о поведении больших бизнес-компаний; так же как, изучая переговоры по вопросам законодательства, которые ведут политики, с позиций традиционных политологов, мы вряд ли начнем немного лучше разбираться в связях, объединяющих организации, существующие в рамках крупных государственных органов.
В обществе организаций очень важно определить, что сильнее всего влияет на наше отношение к тому, как следует строить организации. Если придерживаться идеи конфигурации, то возможными представляются несколько разных форм организации: предпринимательская конфигурация, основанная на интуиции основателя; миссионерская конфигурация, в основе которой лежит идеология; механистическая конфигурация (иногда диверсифицированная), базирующаяся на формальной стандартизации; профессиональная конфигурация, основанная на опыте и подготовке, а также новаторская конфигурация, в основе которой лежит гибкая командная работа.
Третья идея – в нашем представлении относительно того, как должны строиться организации, доминирует форма структуры, известная под названием механистическая бюрократия. Эта форма хорошо знакома всем нам, хотя и не всегда под этим названием (ведь мы склонны связывать бюрократию с волокитой, канцелярщиной и прочими дисфункциональными вещами, не давая себе труда задуматься о том, что неотъемлемыми элементами этого понятия являются также «четкая организация», «рациональность» и «эффективность».) Механистическая бюрократия характеризуется специализированным и стандартизированным трудом, формализацией процедур, жестким контролем путем использования многочисленных правил и норм, четкой иерархией полномочий, формализованным планированием, нацеленным на выработку стратегий до начала их реализации, и т. д.
Я убежден, что для большинства людей в нашем обществе крупных организаций то, что я называю механистическими бюрократиями, – не просто один из способов организации, это единственно возможный способ; это не одна из форм структуры, а единственно возможная структура. Такое отношение доминирует не только в государственных органах и крупных бизнес-компаниях, не только в области большого консалтинга по менеджменту, но и в сфере больших социальных служб, больших профсоюзов, большого финансирования… больших маринованных огурцов и большого попкорна.
В связи с этим встает вопрос: почему нам так нравится именно механистическая бюрократия? И объяснений тут существует сразу несколько.
Самое очевидное – и самое, так сказать, «функциональное» – объяснение заключается в том, что если операционные задачи простые и повторяющиеся (как, например, в индустрии массового производства автомобилей или доставки почты), механистическая бюрократия становится наиболее естественным способом организации. Иными словами, такие условия порождают потребность формализовать, стандартизировать и рационализировать действия персонала. Однако если бы это было единственной причиной, то наши автомобильные компании и почтовые службы действительно были бы организованы как механистические бюрократии, но многие другие бизнес-фирмы, органы государственного управления и социальные службы все же имели бы иную конфигурацию. Следовательно, должны существовать и другие факторы, вынуждающие организации выбирать эту структуру.
Один из таких факторов – идея встречного права, о котором Джон Кеннет Гэлбрейт писал еще несколько десятилетий назад
[232]. Поскольку некоторые организации имеют большие размеры, то другие, реагируя на это обстоятельство, тоже вынуждены становиться большими. А большие размеры, как правило, означают обезличенность, которая характерна для механистической бюрократии. Крупный бизнес порождает большие объемы труда, крупный бизнес и большие объемы труда приводят к созданию крупных органов госуправления, крупные органы госуправления порождают еще более крупный бизнес и еще большие объемы труда, а также стимулируют появление больших систем среднего образования, огромных служб социального обеспечения и, возможно, больших институтов попкорна. И вся ситуация выливается в одну большую игру власти.
У индейцев племени кри из Северного Квебека не существовало традиции создания централизованной структуры; каждое поселение, исторически изолированное от других, имело свою независимую организацию. Но когда государственные бюрократы с «Юга» пришли на «Север», построили свои дамбы для производства электроэнергии и в результате затопили земли коренных жителей, индейцам пришлось «организовываться», чтобы иметь возможность выразить свой протест. Дело в том, что правительство, будучи «либеральным», конечно же, выразило полную готовность к переговорам… но в своих судах и используя свою систему правосудия. «Отведите нас к вашему вождю», – было сказано индейцам. И индейцы кри были просто вынуждены централизовать и усилить руководство своих сильно разрозненных и практически не связанных друг с другом поселений. А их вождям система сказала следующее: «Представьте нам свое дело. Изложите факты. Соберите данные, обработайте их и представьте так, чтобы они произвели впечатление на судей, на наших судей». Индейцам пришлось заняться и формализацией – вырабатывать процедуры, создавать базы данных (например, подсчитывать количество погибших животных
[233]) и т. д. А централизация в совокупности с формализацией – это уже, вне всякого сомнения, не что иное, как механистическая бюрократия. Следовательно, чтобы сохранить свой традиционный образ жизни, индейцам кри пришлось от него отказаться. Они вынуждены были организовать свою жизнь точно так, как организована наша. Никто не ставил себе целью бюрократизировать культуру кри, но в результате действий нашей системы соответствующее ее изменение стало неизбежным.
