Я приказал ему поворачивать и попросил послать за моим слугой, поскольку собирался вставать, но не мог сыскать своих домашних туфель. Капитан, найдя их далеко от моей койки, пододвинул их ко мне, я тут же поднялся, и пока я застегивал пуговицы на камзоле, я почувствовал необычное движение. Я думал, что мне почудилось это из‐за того, что я резко поднялся, или после того, что некоторое время мы стояли на якоре, но до того, как у меня появилось время это обдумать, я очень хорошо осознал, что корабль ударился о грунт, но на палубе все было спокойно, так что я едва мог поверить своим чувствам. Однако я вбежал в рубку (cabin), чтобы пройти на кормовую галерею, и встретил своего капитана [Роксбурга], который шел сообщить мне, что мы находимся на семи саженях глубины. «Черт возьми, сэр! – закричал я. – Этот корабль сел на мель!»
Я взлетел на кормовую галерею и совершенно ясно увидел дно. Когда я вышел на палубу, корабль был на ветре
654 и офицеры были заняты тем, что бросали лот, уверяя меня, что последний раз, когда они замеряли глубину, она была 22 сажени. Короче говоря, они слишком далеко бросили лот. Когда я приказал повернуть руль, стало совершенно очевидно, что корма села на мель, а когда бросили ручной лот, глубина была меньше, чем осадка корабля. Корабль ударился кормой о банку в последний раз, когда они поворачивали через фордевинд, когда они воображали, что все еще идут вперед на скорости в две с половиной мили.
Мы попробовали повернуть его при помощи передних парусов, но бесполезно. Паруса были свернуты и якорь с двумя кабельтовыми тросами поднят на наветренную сторону, и мы повернули корабль носом к ветру и в сторону открытого моря, но, к несчастью для нас, ветер усилился и тросы лопнули, корабль начал биться кормой и его руль поднялся; чтобы его спасти, пришлось перевязать его снастями и снять с корабля
655.
Затем мы дали сигнал бедствия. «Святой Павел» стоял на якоре с наветренной стороны на пяти саженях глубины, «Саратов» снялся и бросил якорь в двух лигах с наветренной от нас стороны. «Не Тронь Меня» подошел на расстояние около двух миль на 7 саженях глубины. За его большим и широким носом виднелся фрегат «Надежда». Если бы фрегат «Надежда» подошел на глубину 5 саженей и стал прямо перед нами, он мог бы быть достаточно близко, чтобы завести к нам на борт один из своих канатов, и если бы нам дали оба его кабельтова, мы бы через несколько часов, конечно же, снялись, облегчив корабль. Но у меня не было английских офицеров, чтобы им давать команды. Нам ничего не оставалось, как только достать наши кормовой якорь (стоп-анкер), а также верп, чтобы подстраховать стоп-анкер (не имея ни одной достаточно большой шлюпки, чтобы нести становой якорь); мы бросили другой якорь на перлине, чтобы держать баркас при помощи стоп-анкера и троса.
В это время остальные корабли отправили свои шлюпки к нам на помощь, мы облегчили корабль, насколько возможно, и я отправил шлюпку с отчетом о нашем положении на Лемнос за помощью, прося прислать к нам греческие суда и еще облегчить нас, так как корабль оставался в основном в том же положении, в каком сел на мель. Ветер крепчал, и после того, как мы достали и подготовили наш стоп-анкер, ветер дул с такой силой, что мы не могли спустить шлюпку, чтобы погрузить в нее якорь.
Хотя корабль часто ударялся о грунт, он не давал или почти не давал течи. Я предпочел больше не пытаться сдвинуть корабль, облегчая его, пока соответствующий якорь не будет положен, чтобы стянуть его, так как иначе он только будет глубже входить в отмель.
Ночь приближалась, люди пошли передохнуть, насколько это было возможно, но примерно в 11 ночи поднялась такая высокая волна, что баркас опрокинулся вместе с двумя якорями и мы потеряли двоих матросов
656, утонувших несмотря на то, что вокруг корабля находилось так много лодок.
В 1 час ночи корабль начало так бить об дно, что мы едва могли удерживаться на ногах, так что, если бы не темнота и не такое количество лодок вокруг нас, я бы приказал рубить мачты. Люди постоянно лили во всех помпах, но вода стала прибавляться, и в 4 утра в трюме было уже 6 футов
657.
Ветер и волнение ничуть не уменьшались. Я отправил свой бот с казенными деньгами и моими бумагами с графом Разумовским, моими двумя сыновьями и моим переводчиком Ньюманом, и как только бот отошел, все было приготовлено, чтобы начать рубить грот-мачту, что оказалось делом непростым, так как корабль оставался лежать почти вертикально, как бы создав себе ложе на глубине всего-то в 14 футов.
Когда мачта была срублена, вернулся бот после того, как его тщетно пытались поднять на «Надежду». С большими трудностями удавалось удерживать шлюпки, чтобы их не сносило обломками мачты, так как ветер был слишком крепок, чтобы люди могли удерживать шлюпки только веслами, к тому же было и течение – три мили в час. Почти весь день мы избавлялись от наших мачт и пытались защитить шлюпки до наступления ночи, чтобы люди, оставив по два человека в каждой шлюпке, могли передохнуть. Они больше 48 часов находились в мокрой одежде, но переносили страшную усталость с величайшим рвением. Я был бы рад, если бы мог сказать то же самое и об офицерах, которые с ними прибыли: капитан-лейтенант с «Надежды», которого я помиловал в Портсмуте, и часа не пробыл на борту, как напился смертельно пьян, и остальные своими страхами усиливали страх команды.
Вскоре после того, как грот-мачта была срублена, грот-рей последовал за ней, воткнулся в грунт и лег на планширь
658. Из-за подвижек корабля тяжелая рея произвела такое трение, что начался пожар, это встревожило нас, пока через несколько минут огонь не был потушен
659.
