На следующий день – третий день, как мы стояли на мели, – была предпринята еще одна попытка отправить шлюпку с деньгами, с моими сыновьями и графом Разумовским на «Надежду»
660. Ньюман же так был испуган в прошлый раз, что выпрыгнул из шлюпки, только сев в нее. Я дал им строгие указания вернуться до темноты, если им не удастся попасть на фрегат вовремя. Они отчалили в полдень и поначалу шли вперед весьма живо, на веслах удаляясь от корабля; до темноты мы наблюдали за ними, когда их поднимала волна, и я видел, как они приближаются к кораблю, но не видно было, поднялись ли они на борт. У нас были все основания считать, что они не поднялись на борт, и это меня очень тревожило. Я приказал зажечь огни там, где их лучше было видно, чтобы они могли найти наш корабль, но когда было 10 часов вечера и не было похоже, что они возвращаются, я чувствовал себя отцом больше, нежели я могу описать, и надеюсь, что я никогда такого больше не почувствую. Казалось, это была самая длинная ночь в моей жизни. При свете дня мы увидели шлюпку у кормы «Надежды», что несказанно обрадовало меня, так как я только чаял, что они спасутся, если смогут добраться до Лемноса.
Все утро дул крепкий ветер. Люди были заняты тем, что опустошали внутренности корабля и поднимали некоторые водяные бочонки и хлеб на средний и верхний пушечные деки, так как трюмы были почти полны водой*. [Приписано на полях:] *Я испытал еще раз беспокойство по поводу моих сыновей, так как «Надежда» сворачивала свои канаты, ставила стеньги и реи, но ее быстро сносило к мели в нашу сторону. Я хорошо знал, что этот фрегат прогнил и скоро рассыплется на куски и что я могу увидеть погибель своих детей, не имея возможности помочь им. Однако они очень живо встали под паруса к тому моменту, как оказались на нашем траверзе, и через полчаса я с удовольствием увидел их далеко от банки, направляющимися к Лемносу*.
Пазы в верхней части корабля увеличивались и казалось, что корабль может расколоться, это угрожало жизням людей, и поэтому я приказал все орудия на верхнем и среднем деках сбросить за борт и стянуть корабль тросами. После полудня «Св. Павел» оказался на нашей линии, и перлинь-тросом с него перетягивали от нас полные людей шлюпки. К следующему утру людей смогли перевезти на него столько, сколько он мог принять, около 250 человек. И когда волнение немного успокоилось, шлюпки перевозили сколько могли людей на «Не Тронь Меня» и возвращались с 4 или 6 [гребцами] так, что мы теперь смогли переправить больше половины офицеров и членов команды.
У нас на борту было очень мало спиртного, едва достаточно, чтобы поддержать людей в их жесточайшей усталости, однако некоторых нашли пьяными, и они начали бунтовать. До моих ушей дошел рассказ, что раньше никогда с русскими кораблями не случалось кораблекрушений, но бывали случаи, когда матросы убивали или дурно обходились со своими офицерами. За себя я нимало не опасался, так как знал, что простые матросы обожали меня, однако я приказал командирам морских солдат держать вооруженную охрану по 10 человек на квартердеке, поставить часовых при офицерских и моей каютах и объявить всем приказ, что часовые будут стрелять в первого же бунтовщика
661. Это предотвратило в дальнейшем мои тревоги подобного свойства. Оказалось, что они раздобыли спиртное из моей кладовой, дверь которой была разбита то ли под тяжестью воды, то ли усилиями людей; один матрос, который хорошо плавал, спускался в главный люк и плыл до орлоп-дека. Он брал с собой доску, нырял за бутылками и ставил их на нее, подталкивая этот плотик перед собой для своих товарищей. Так продолжалось, пока это не открылось, и все, что было обнаружено, принесли в мою каюту. Там оказались последняя мадера и вина, что у меня были. Это принесло своевременное облегчение мне и офицерам, так как каждый выживал как мог; бедным людям доставались только паек хлеба и вино. Люди забрали и около 12 дюжин кур из моих клеток.
Так как шел уже четвертый день, я почел, что настало время мне переходить на борт «Не Тронь Меня», так как к нам на помощь с Лемноса подошли несколько шебек.
[На поле приписано:] *Хотя адмирал Спиридов и командор Грейг узнали о нашем бедствии в тот же день, как мы сели на мель, они между тем не прислали ни одного судна к нам на помощь до четвертого дня*.
Я дал приказ моему капитану, чтобы после спасения людей оставить только тех, кто был нужен, чтобы вытащить все запасы, особенно канаты, так как прибывающие суда могли встать прямо у борта, когда ветер окажется умеренным.
Примерно в 3 часа пополудни [по шканечному журналу: «в три часа пополудни 10[/21] сентября 1770 г.»] я покинул остов судна на своем боте, взяв только один свой сундук и своего переводчика, но после того, как я сел в шлюпку, я обнаружил, что двое из моих людей так пьяны, что не могут грести. С трудом мы смогли высадить их, так как они думали, что будет большим позором позволить кому-то другому занять место гребцов при их адмирале; эти бедняги испытали все, что могли в их положении. Остальные были не лучше. У нас заняло два с половиной часа, чтобы подняться на борт, и мы набрали порядком воды, которую нам приходилось постоянно вычерпывать.
Как только я вступил на борт «Не Тронь Меня», на корабле был поднят мой флаг, и до ночи «Св. Павел» пошел на Лемнос, а к 10 вечера, используя все наши шлюпки [и баркасы], мы приняли еще 70 человек на борт и большое количество офицерского багажа, мои два сундука и постель, что не были отправлены на «Св. Павле».
Воскресенье [12/]23 [сентября]. Использовали этот день, принимая людей с места крушения. Одна из шебек, присланных с Лемноса, встала рядом с остовом «Святослава», и они начали перегружать запасы.
Понедельник [13/]24 [сентября]. К нам с Лемноса присоединился [фрегат] «Африка» и привез мне письмо от графа Орлова и депеши из Петербурга. Они содержали следующее:
При Лемносе, с корабля «Ростислав»
