Единственное, что мне предстояло завершить, – это получить письмо от графа Панина, что, как я ожидал, свершится через день-два, но на это потребовались три недели, хотя ежедневно при его утреннем выходе граф Панин обещал мне все прислать. Да письмо, вероятно, и было готово все это время и ожидало только его подписи! Но таков уж его характер
782, каждый уходит от него довольным, но он делает все крайне небрежно*.
[На поле приписано:] *Примечательно, что когда я жаловался на его леность, мне рассказали историю об одной офицерской вдове, которая добывала пожизненную пенсию в 200 рублей в год и ждала полтора года до того, как получила бумагу; за это время она получила двойную сумму своей пенсии, так как, когда она приходила к графу, он отсылал ее, приказывая своим людям дать ей от 20 до 50 рублей единовременно, тогда как ее бумаги все это время лежали, ожидая его подписи.
Письмо, выданное мне, было, как я и настаивал, с вислой печатью и следующего содержания:
Санкт-Петербург 23 сентября[/4 октября] 1771 г.
Господин Элфинстон, сэр, возвращается в свою страну, и я не мог позволить ему отбыть, не сопроводив его этим письмом, чтобы он мог представить его Вам, а также сообщить причину его возвращения. Вы знаете, что этот офицер, сэр, был принят на службу Ее императорскому величеству в ранге контр-адмирала и командовал отдельной эскадрой нашей экспедиции в Средиземноморье и в Архипелаге. Кампания и военные действия закончились, и план действия на настоящую кампанию требует соединения наших эскадр. Мистер Элфинстон получил свою отставку, которая сопровождалась знаками расположения Ее императорского величества*.
[На поле приписано:] *Я так понимаю, что он имел в виду 5000 рублей* [далее старательно вымарано]
783.
Я уведомляю Вас, сэр, относительно этих обстоятельств и желаю, чтобы Вы подтвердили ему это частным образом или публично, как Вы сочтете пристойным, тогда, когда мистер Элфинстон пожелал бы этого. Я имею честь оставаться в совершенном уважении Вашим нижайшим и покорнейшим слугой,
Граф Панин.
Господину Мусину-Пушкину.
Через несколько дней я и мои сыновья посетили вечером с прощальным визитом Его высочество великого князя. Как только он увидел нас входящими в его покои, он нас встретил и с большим чувством обнял, пожелал мне счастливого путешествия и не сомневался, что мой отъезд из России послужит однажды мне на пользу.
Затем мы проследовали к графу Панину, который обнял нас и пожелал нам здоровья и благополучного путешествия.
Через три дня мы взошли на борт яхты, чтобы добраться до Кронштадта, где вечером того же дня погрузились на судно «Friendship», которым командовал капитан Джордин, а наутро уже отправились в Великобританию. После очень утомительного и неспокойного 40-дневного плавания мы прибыли в Стангейт-Крик
784, чтобы пройти 40-дневный карантин в такое позднее время года
785. Через день или два после того, как мы стали на якорь, я увидел три корабля, которые прошли мимо нас к верфи в Чатеме, нагруженные пенькой для правительственных нужд. А ведь они шли с нами из Кронштадта! Я подумал, что чересчур трудно будет находиться взаперти и терпеть строгость карантина, когда его строгость нарушалась столь необъективно и выборочно. Я спросил шкипера карантинной шлюпки о причинах, на что он ответил, что если те суда, что я видел проходившими в Чатем, будут проходить карантин, то правительству это станет больших денег за ущерб, а потому, сделав запрос в казначейство, они получили разрешение разгружаться.
Я пожаловался моим друзьям относительно такой несправедливости, они отправились в казначейство (Treasury)
786, и через два часа был издан приказ, освобождавший от карантина меня вместе с моими сыновьями, слугами и багажом. После уплаты карантинных сборов (сlerk’s fees), которые составляли 5 фунтов 2 шиллинга и 6 пенсов
787, на третий день я прибыл в Лондон, где я не провел и трех недель, как был арестован у себя дома судебным приставом в присутствии части моей семьи и некоторых друзей из‐за долга в 300 фунтов стерлингов по иску некоего Кейси
788, лоцмана одного из русских кораблей. Адмирал Спиридов не заплатил ни одному из английских лоцманов и лекарей, хотя я ему отправлял договоры, с ними заключенные. Когда они узнали, что я покинул Ливорно и отправился в Санкт-Петербург (а русские плохо относились к нескольким оставшимся англичанам), все они оставили службу при первой же возможности.
