Исследованные сообщества сильно различаются по частоте убийств (рис. 9.10). Некоторые группы западных шимпанзе, обитающие в относительно сухих и голодных районах, ни разу не замарали рук убийством сородичей, тогда как в самых жестоких сообществах (все они относятся к восточным популяциям, живущим в высокопродуктивных тропических лесах) частота убийств достигает устрашающих значений: 0,7–1,7 убийства в год на сообщество, что с учетом численности сообществ соответствует уровню 1,1–1,4 убийства на 100 особей в год. Это в 50–70 раз больше, чем в сообществах Homo sapiens, населяющих ныне Центральную и Западную Африку (по данным ООН за 2012 год).
Ученые исходили из того, что две гипотезы – эволюционная и антропогенная – по-разному предсказывают, с какими факторами должны коррелировать межгрупповые различия по частоте убийств и каким должен быть характер этих убийств, то есть кто кого и при каких обстоятельствах должен чаще убивать.
Если во всем виновато человеческое влияние, логично предположить, что больше убийств будет там, где это влияние сильнее. Исследователи принимали во внимание три показателя, связанные с антропогенным воздействием: 1) наличие или отсутствие подкормки, 2) площадь охраняемой территории (большинство изученных сообществ обезьян, хотя и не все, живут в заповедниках и национальных парках) и 3) совокупный показатель “человеческого воздействия”, учитывающий данные по интенсивности охоты на обезьян, разрушению местообитаний, хозяйственной деятельности и наличию крупных хищников (предполагается, что в районах с многочисленным человеческим населением или с его активной хозяйственной деятельностью крупных хищников должно быть мало). Проверялись гипотезы как о совместном, так и об индивидуальном влиянии каждого из трех показателей на частоту убийств у шимпанзе.
Если же верна эволюционная гипотеза, то следует ожидать, что интенсивность убийств и их характер будут определяться теми факторами, которые влияют на эволюцию экстремальных форм агрессии. Так, теория родственного отбора предсказывает, что чужаки (члены других сообществ) должны подвергаться жестоким атакам существенно чаще, чем свои, хотя встречи и конфликты со своими происходят у шимпанзе в природе во много раз чаще, чем с иноплеменниками. Кроме того, в роли агрессоров должны чаще выступать самцы, а не самки. Дело в том, что самцы получают наибольший выигрыш от устранения соперников, поскольку их репродуктивный успех зависит от числа доступных половых партнеров намного сильнее, чем у самок. Логично также предположить, что чем больше самцов в группе (и чем выше плотность популяции), тем острее конкуренция и, следовательно, тем чаще самцы будут проявлять экстремальные формы агрессии. Кроме того, следует ожидать, что жертвами убийц чаще всего будут самцы (как прямые конкуренты) и маленькие детеныши (поскольку самка, лишившаяся грудного детеныша, быстрее становится готовой к новому зачатию). Наконец, баланс рисков и выигрышей, направляющий действие отбора на поведенческие признаки, должен способствовать тому, чтобы агрессоры старались использовать численное преимущество, атакуя противника всерьез лишь при максимальных шансах на победу и минимальной вероятности ранений.
Статистический анализ данных не подтвердил ни одного из предсказаний антропогенной гипотезы. Частота убийств у шимпанзе не зависит ни от подкормки, ни от интенсивности хозяйственной деятельности людей, ни от природоохранных мер.
Предсказания же эволюционной гипотезы, напротив, получили весомые подтверждения. Оказалось, что для того, чтобы предсказать максимально точно уровень убийств в сообществе, достаточно знать только две переменные из всех рассмотренных, а именно плотность популяции и число самцов в группе. Чем эти показатели выше, тем чаще происходят убийства. Прочие показатели существенного влияния на частоту убийств, по-видимому, не оказывают.
Например, максимальный уровень убийств отмечен в сообществе Нгого (Уганда) с высокой плотностью популяции и низким уровнем антропогенного воздействия, тогда как в сообществе Боссу (Гвинея) с максимальным антропогенным вмешательством и низкой плотностью популяции убийств ни разу не наблюдали. При этом плотность популяции и у шимпанзе, и у бонобо достоверно коррелирует с обилием пищевых ресурсов (которых много в дождевом лесу и мало в сухой саванне), но не связана с уровнем антропогенного воздействия.
В последние годы приматологи стали регистрировать у шимпанзе больше убийств, чем раньше. Было высказано предположение, что это связано с ростом антропогенного воздействия. Исследователи проверили это и выяснили, что на самом деле никакого роста кровопролитности у шимпанзе не происходит. Суммарное количество регистрируемых убийств выросло из-за того, что в фокус внимания ученых попало большее число сообществ шимпанзе. Если взять не сумму, а частоту убийств в расчете на сообщество или на 100 особей, то никаких значимых изменений за период наблюдений не было.
В полном соответствии с предсказаниями эволюционной гипотезы, среди шимпанзе-убийц резко преобладают самцы. Если суммировать все 64 случая, когда атакующих обезьян удалось точно распознать, то выходит, что самцы составляли 92 % от общей численности нападающих (338 особей из 366). Самки изредка присоединялись к самцам во время нападения на взрослого противника (3 случая), но самки-убийцы, действующие без помощи самцов, умерщвляли лишь беспомощных младенцев (8 случаев).
Жертвами убийств чаще всего становятся самцы и грудные детеныши, что тоже соответствует предсказаниям эволюционной гипотезы. Более того, ученые сообщают о нескольких случаях, когда атакующие убивали грудного детеныша, но оставляли в живых его мать, хотя явно могли расправиться и с ней тоже.
Из 99 смертоносных атак, для которых известно, к какому сообществу принадлежали нападающие и их жертвы, 62 (63 %) были межгрупповыми, а не внутригрупповыми стычками. Как видим, соответствующее предсказание эволюционной гипотезы тоже подтвердилось, хотя возможностей и поводов для конфликтов со своими у шимпанзе куда больше, чем с чужаками. С членами своего сообщества обезьяны контактируют ежедневно, а с чужаками – лишь изредка (например, в сообществе Каньявара в Уганде такие встречи наблюдались в среднем лишь раз в 50 дней).
В межгрупповых стычках команда атакующих обычно включала много самцов (от 2 до 28, медианное значение – 9), а нападали они почти всегда или на самок с грудными детенышами, или, реже, на самцов. При этом численное превосходство агрессоров, как правило, было подавляющим. Только одна из всех наблюдавшихся стычек началась при равных силах атакующих и обороняющихся, а в среднем агрессоры имели восьмикратный численный перевес (восемь на одного: нечестно, зато надежно).
Таким образом, полученные результаты – весомый аргумент против идеи о зловредном (буквально убийственном) влиянии антропогенного фактора на поведение шимпанзе. По-видимому, склонность к агрессии у шимпанзе представляет собой адаптацию, повышающую репродуктивный успех агрессора, когда риск получить сдачи сведен к минимуму.
Вывод об адаптивном характере склонности к убийству у шимпанзе не следует трактовать в духе “наивного биологического детерминизма”. Иными словами, не нужно думать, что раз наши ближайшие родственники выработали в ходе эволюции такую адаптацию, то и наша человеческая воинственность имеет глубокие эволюционные корни и потому не может быть преодолена. Эволюционные корни она, скорее всего, действительно имеет (книга 2, глава 5; ниже мы еще вернемся к этой теме), но это вовсе не делает ее непреодолимой. Ведь человеческое поведение – результат не только биологической, но и культурной эволюции; эти два процесса у рода Homo с давних пор тесно переплетены (книга 2, глава 3; глава 12 здесь). Если общество выработает соответствующие моральные нормы и институты, то мрачное биологическое наследие вполне может быть если не искоренено, то в достаточной мере подавлено и обуздано. И потом, миролюбивые, сексуальные и демократичные бонобо являются нашими родственниками ровно в той же степени, что и воинственные, склонные к построению жестких “вертикалей власти” шимпанзе. Так на чье же наследие мы станем ориентироваться? Осмысленный выбор за нами
[41].
