Меня считают человеком с высоким интеллектом, но я не уверен, что интеллект составляет одна величина. Ум любого человека из всех, кого мне доводилось знать, оказывался куда интереснее, чем я сначала себе представлял. Просто мы по-разному следим за тем, что происходит в мире. (Через много лет я приму участие в изобретении цифровых устройств, которые могли бы распознавать для меня лица, но наотрез откажусь ими пользоваться. Пытаться изображать из себя «нормального» – дурацкая затея.)
Мне есть еще много в чем признаться. Например, в одной особенности семантической памяти. Примерно до тридцати пяти лет я не запоминал названия месяцев по порядку. Со временем я приложил некоторые усилия, выучил их и теперь могу перечислить.
Если сложно запоминать месяцы, представьте себе, как трудно запоминать вечеринки. Я до сих пор беспокоюсь, что наткнусь на человека, который будет эмоционально рассказывать мне о том прекрасном изменчивом времени, что мы провели вместе на конференции, концерте или каком-то другом мероприятии.
Неужели я не помню чем-то похожее на Вудсток мероприятие, посвященное виртуальной реальности, где я показывал демонстрационные версии виртуальной реальности 1980-х годов, и все его участники излучали такую энергию, что свет, который от них исходил, сохранился и по сей день? Или не помню, как рассказывал о хирургических симуляторах в медицинском институте? Или когда говорил на конференции с аспирантом факультета информатики?
Когда не различаешь лиц, может возникнуть ужасная ситуация: ты не оправдываешь скромных ожиданий хорошего человека, стоящего прямо перед тобой. Мое поведение невольно оскорбляло людей, и мои возражения, что дело во мне, а не в них, выглядели странно и отталкивающе. Часто я жалею о том, что у меня плохо получается врать.
Отчасти проблема заключалась в том, что вокруг меня происходило слишком много похожих событий. В мире полно всяких будто бы элитных конференций, торговых выставок, вечеринок и церемоний.
Мои дефекты памяти компенсирует то, что я отличаю ситуации, когда могу запомнить, от тех, когда не могу. Когда воспоминание кажется мне правдивым, даже если только частично, его всегда надо проверить. Это ощущение сравнимо с тем, которое возникает от кода, написанного без ошибок. Ощущение самой истины глубоко внутри.
Я не слишком хорошо запоминаю события, их последовательность и лица. Как я могу знать собственную жизнь?
Я запоминаю ощущения в контексте идей; как события, которые я прожил, освещали более глубокий вопрос. Мои ощущения становятся аллегориями.
Я вспоминаю мельчайшие подробности разговоров с людьми, которые произошли десятки лет назад и которые были для меня важными. Эксцентричная наследница, мексиканский генерал: все они яркие, но при этом они – персонажи аллегорий, из которых состоит моя личная вселенная. Помню, как Ричард Фейнман учил меня показывать на пальцах тетраэдр. Как Стив Джобс показал, как приумножить загадочное качество, которое мы называем властью, унизив специалиста по разработке аппаратуры, в то время как я, весь сжавшись, смотрел на это. Как Марвин Мински показал, как предсказать то время, когда технология станет дешевой и будет готова к повсеместному использованию (в качестве примера он приводил геномику).
И как теперь, надеюсь, стало понятно, я запоминаю субъективные личные моменты: настроения и эстетические качества.
Это два полюса моего восприятия мира: ошеломительное, не поддающееся описанию ощущение правильности того, что находится передо мной, и идеи, мысленные конструкции.
Я вспоминаю свою жизнь, как калейдоскоп или как полотно художника-кубиста. Так что вернемся к поврежденному, но, надеюсь, надежному холсту.
Вопреки себе
Возможно, я был слишком суров к себе, но, насколько помню, я случайно – и совершенно по-глупому – перепутал свидание с проверкой материала, который можно добавить в будущую «лекцию гуру». Я говорил напыщенно, был точен, как лазер, пристально смотрел в глаза и размахивал руками, манипулируя абстракциями.
– Внутри у каждого человека должно быть обширное пространство, как Карлсбадские Пещеры. Определенно, существуют оттенки и странные сигналы, которые невозможно выразить словами. Возможно, все люди в каком-то отношении в глубине души гении.
– Ладно, Джарон. Это интересно, но притормози. Можно мне минутку?
Мне понадобились годы, чтобы научиться уступать эту самую минутку. Досадно, но молодость требует времени. Еще досаднее, что я вел речь о людях, способных дотянуться друг до друга.
– Я почти закончил, погоди минуту, обещаю, я дам тебе сказать. Основополагающий контакт с реальностью происходит посредством математики; это краеугольный камень для всего.
Меня переполняло осознание того, что в конце концов люди станут менее разобщенными и в этом им поможет технология. (Но я определенно представлял себе не современные коммерческие соцсети, которые кишат шпионскими алгоритмами, оптимизируя людей ради выгоды гигантского бизнеса сферы услуг.)
Ее очередь.
– Думаю, у меня было все хорошо с математикой, пока я не начала более плотно заниматься химией, но не могу сказать, что она имела такое огромное значение. Давай поговорим о чем-нибудь еще? Хоть немного?
– Я знаю, что многим математика чужда и неприятна, но такое восприятие может не отражать глубочайшую истину. Может быть, во Вселенной больше разнообразия, чем мы находим его даже на Земле. Насколько странным вообще может быть инопланетянин? Может быть, есть где-то существа, которые состоят из крошечных сгустков собственно пространства-времени, существа, которые никогда не знали того, что мы считаем обыденным, например жидкостей и твердых тел. Они могли совершенно не замечать того, что существуют обычные звезды. Но даже самый странный инопланетянин будет знать математику.
– Джарон! Инопланетянин сидит прямо напротив тебя и хочет поговорить. Но только не про математику, ну хотя бы не сейчас.
– Ух ты, здорово, аж целый инопланетянин, но… но можно я закончу эту мысль? Иначе я ее из головы не выкину.
– Ох, ну продолжай.
Она сдалась, откинулась назад, но при этом чудесным образом продолжала внимательно меня слушать.
– А будут ли инопланетяне знать ту же математику, что и мы? Это интересный и сложный вопрос; инопланетяне могут знать другую математику, которая не имеет с нашей ничего общего. Но если они узнают о нашей математике, им придется согласиться с тем, как мы ее применяем. Мы придем к согласию, если обе стороны попытаются это сделать. Это и есть магия математики.
– Хорошо, я вполне согласна, но почему математике не оказаться поцелуем?
– Отличный вопрос.
Ответ утвердительный, но все еще не поцелуй.
– Еще секунду… Предположим, когда-нибудь создадут технологию, которая превратит все твое тело и весь мир во что-то. Я называю ее виртуальной реальностью, и ты можешь стать топологической разновидностью и связанной системой и… и…
