Мы с Тимом никогда не достигали согласия, сравнивая психоделические наркотики с виртуальной реальностью. Он согласился выбирать выражения насчет VR, что было весьма любезно с его стороны. Последнее, что нам было нужно, – это массовая неприязнь к виртуальной реальности еще до того, как она начнет работать.
Двадцать седьмое определение VR: среда, в которой делается особый акцент на интерактивное биологическое движение.
Благодаря Тиму я познакомился с миром психоделики. Мне особенно понравился Саша Шульгин, талантливейший химик, который изобрел и испытал сотни психоделических веществ по специальной лицензии, выданной ему правительством США, в собственной лаборатории, оборудованной по мировым стандартам и спрятанной в маленьком деревенском домике на окраине Беркли. Он был одним из самых приятных и здравомыслящих людей, которых я когда-либо встречал.
Некоторые поклонники Тима талдычили, что один наркотик вызовет эмпатию, второй – радость, а множество их гарантируют мир во всем мире, блаженство духа и постоянную гениальность. Они часто думали о наркотиках как о живых существах, примерно так же, как программисты одушевляют компьютеры или искусственный интеллект. Молекулу психоделического вещества в грибе считали живым существом, несущим человечеству мудрость. (Следует заметить, что исследователи психоделических веществ злобно и мелочно грызлись из-за авторства, грантов и прочих трофеев научной жизни, так что утопическая сила наркотиков вряд ли так уж велика.)
Психоделические утопии обладают одним качеством, которое, как позже оказалось, отлично сочетается с технолибертарианской эмоциональностью. Старое марксистское (или айнрэндовское) суждение о том, что к утопии нужно прорываться с боем, отошло в прошлое.
Каким-то образом психоделический образ мыслей способствовал зрелости моего идеализма в вопросах виртуальной реальности. За завесой наркотической утопии можно было обнаружить куда более интересные идеи, например идею «установки и обстановки», которая означала, что молекулы наркотиков не несут в себе ни конкретного значения, ни контекста. Например, МДМА (экстази) воспринимался как приносящее удовольствие вещество или эм-патоген (стимулятор эмпатии); позже он станет одним из главнейших стимуляторов и усилителей ощущений на дискотеках в ночных клубах. Сейчас им пытаются лечить ПТСР и даже аутизм
[61].
Так что одна психоактивная молекула могла нести в себе множество разных смыслов. При том что я никогда не думал о виртуальной реальности как о наркотике, на нее тоже распространяется принцип «установки и обстановки». Виртуальная реальность может быть как инструментом создания произведений искусства и развития симпатии, так и орудием омерзительной слежки и манипуляций. Мы сами задаем ей смысл.
ЛСД был популярен среди технарей. Стив Джобс постоянно говорил о нем.
Окружение страшно давило на меня, требуя, чтобы я начал употреблять наркотики, особенно ЛСД, или траву курил, на худой конец. Так вышло, что я никогда не пробовал ничего такого, даже марихуану. Меня бесило, что я был вынужден постоянно перед всеми оправдываться. Мой выбор воспринимали как оскорбление.
Интуиция подсказывала, что наркотики не для меня. Вот так просто. Других я не осуждаю. Постоянное давление дня сегодняшнего – завести аккаунт в социальных сетях – ощущается мной точно так же. Мой ответ остается неизменным
[62].
Некоторые говорили, что я вру. Скорее всего, я вел себя, как человек, который знает нечто такое, что можно понять, только попробовав ЛСД. Полагаю, я был тем еще фриком и психоделиком. Тим Лири придумал для меня прозвище «контрольная группа». Я был единственным в его окружении, кто не принимал наркотики, так что, возможно, я служил ему ориентиром. Возможно, люди, принимающие наркотики, становятся более прямолинейными.
Кто-то ведь должен был стать контрольной группой. Много лет спустя, когда Ричард Фейнман узнал, что рак начинает брать над ним верх, он решил, что настало время попробовать ЛСД. Он планировал тусоваться с симпатичными девушками-хиппи в горячей ванне на ничем не огороженном краю скалы прямо над морем в Биг-Суре
[63]. Он попросил контрольную группу приехать туда и издалека проследить, чтобы он не грохнулся на камни. Он был такой смешной под ЛСД. И не мог больше считать. «Машинка сломалась», – сказал он, в экстазе показав на свою голову.
И все же был наркотик, имевший кое-что общее с виртуальной реальностью: отвар, который готовили индейцы Амазонского бассейна, под названием аяуаска или яге. О нем писал Уильям Берроуз и не раз упоминали другие известные писатели
[64].
Культура употребления этого наркотика создает между людьми психическую связь, при которой те, кто его употребляет, испытывают одни и те же ощущения. Это форма общения, при котором слова не нужны. Вот почему эффект от аяуаски считали похожим на то, что я говорил о будущем виртуальной реальности.
