– Джарон, это не математический расчет книжки. Она выходит на свет. В детстве мне снес крышу «Голый завтрак» («Naked Lunch»), и я пытаюсь представить себе ребенка, которому так же снесет крышу «Нейромант».
– «Нейромант» определенно сносит крышу более юным версиям тебя самого, это даже не вопрос. Но ты бы не мог попробовать написать про более позитивное будущее, что-то вдохновляющее? Ведь то, о чем ты пишешь, делает все это привлекательным, а это очень плохо!
– Я мог бы, Джарон, но так уж у меня выходит.
– Меня просто беспокоит, что темная сторона никогда не служит предупреждением, когда дело касается компьютеров в фантастике. Вся эта чернуха преподносится как что-то крутое, и люди хотят этого.
– Моя работа – не исправлять человечество. Предоставь это им самим. Кроме того, ты уже воплощаешь эту цель.
– О, спасибо.
– Если бы мне пришлось делать это снова, я бы попытался; запустил бы проект виртуальной реальности, а не писал бы романы.
– Можешь прийти и поработать с нами.
– Э-э-э…
В то время я не имел ни малейшего понятия, насколько это трудно – написать приемлемую книгу, а уж хорошую – и того труднее. Лучше бы я оставил Билла в покое.
Появились и другие авторы, пишущие в жанре киберпанк. Брюс Стерлинг, похожий на молодого Хемингуэя, растягивавший слова на техасский манер. Нил Стивенсон был нашим аполлоническим гуманитарием.
Если будете внимательны, то найдете и мои камео в ранних киберпанк-романах. Моя голова могла проплывать мимо вас.
Льстивое зеркало
С появлением киберпанка художественные сюжеты о виртуальной реальности стали мрачными. Вспомните трилогию «Матрица». Меж тем журналисты, наоборот, склонялись к безудержному позитиву.
Благодаря виртуальной реальности появилось новое поколение журналистов, таких как Стивен Леви, Говард Рейнгольд, Люк Санте и Кен Гоффман, он же Р. У. Сириус из «Mondo 2000». Я расскажу лишь о двух знаковых людях, которые стали мне очень дороги: Кевине Келли и Джоне Перри Барлоу.
Кевин – пример близкого друга, с которым я не согласен по всем вопросам. Когда мы познакомились, он редактировал и писал статьи, связанные с миром Стюарта Бранда, позже он стал первым главным редактором Wired.
Кевин считает, что объекты, которые мы воспринимаем как существующие в программе, существуют на самом деле. Я не согласен. Он верит в искусственный интеллект и в то, что ноосфера не просто есть налицо, но и могла бы обрести что-то вроде самоопределения в наше время, когда компьютеры объединены в сеть. И с этим я не согласен. Кевин считает, что технология – это сверхсущество, которому нужны вещи. Он видит в этом сверхсуществе свое изящество. Я с радостью написал рекламную аннотацию для его книги «Чего хотят технологии» («What Technology Wants») и начал с того, что это лучшее изложение философии, которую я не разделяю.
Кевин помнит о том, что наши идеи пришли к нам три минуты назад по меркам Вселенной и нам не стоит считать собственные мысли о программировании священными. Это свободный от предубеждений человек с чувством юмора.
Сорок четвертое определение VR: термин, который вы могли использовать в 1980-е годы, если были одним из этих чудаков из VPL Research.
Джон Перри Барлоу говорит, что превосходно помнит, как встретил меня на каком-то сборище хакеров, но я могу доказать, что не приходил туда. Это странно, потому что он превосходно помнит практически все, а я, наоборот, человек, живущий в тумане.
Мы с Барлоу быстро сблизились; у нас было много общего. У него было ранчо в Вайоминге, и он, как и я сам, находил все сложности городской жизни пустой показухой. Мы обожали читать и писать, что в технической среде было более экзотично, чем должно бы быть. Барлоу работал в музыкальном бизнесе, так что и в этой среде у нас были общие друзья.
Он писал тексты песен для Grateful Dead, которые были в те времена больше чем просто группой. Для фанатов они были стилем жизни. Так что Барлоу уважали, и он жил, чувствуя почтение к себе.
У нас был разный подход к общению. Барлоу жил так, как будто его всегда снимали на камеру, – собирал вокруг себя поклонников, заботился о том, чтобы каждое его высказывание стало памятным. Дамский угодник, он всегда разрабатывал стратегии.
Я отказывался участвовать в представлениях Барлоу и всегда встречался с ним или один на один, или в обществе одного-двух человек, которые были настоящими друзьями, а не поклонниками. В итоге мы с Барлоу сблизились, и я понял, что просто обожаю его.
Барлоу написал о виртуальной реальности в характерном для сенсационной журналистики стиле. Вышло забавно. Позже он поддержал растущую популярность одной общепризнанной цифровой утопии.
Такое развитие было для меня сложным.
В «Нейроманте» виртуальная реальность называлась киберпространством; напомню, что тогда существовало правило, согласно которому каждый называл ее как хотел.
Барлоу воспользовался термином Билла Гибсона и творчески переработал его. Он называл кибепространством то, что понимал под реальностью битов.
Позже, в середине 1990-х, Барлоу написал декларацию независимости киберпространства, которое напоминало ему новый Дикий Запад, но было бесконечным и навсегда недоступным для правительства, своего рода либертарианским раем.
Я считаю новое определение киберпространства от Барлоу ошибочным, но это не то, о чем стоит спорить. Всем нашим идеям с лихвой хватало места. Я не хотел, чтобы в них произошел «раскол», и свел на нет старания марксистов. Но Барлоу был организатором. В итоге он поставил меня в положение, когда мне пришлось делать выбор.
Глава 19
Как мы заложили основу на будущее
Виртуальные права, но не виртуальные экономические права
В 1990 году меня пригласили пообедать в мексиканском ресторане в Мишен Дистрикт в Сан-Франциско и предложили основать организацию, которая выступала бы за защиту прав в области компьютерных технологий. Чак, главный хакер VPL, и я отправились на встречу с Митчем Капором, Джоном Гилмором и Барлоу. Позже эти трое основали Фонд электронных рубежей. Но я не присоединился к ним. (Чак был слишком занят написанием кода, чтобы обращать внимание на кого бы то ни было.) В то время я не говорил почему; просто не был готов посвящать в свои сомнения дорогих мне друзей. Я поддерживаю большую часть того, чем занимается Фонд, но только не философию, которая лежит в основе его деятельности.
Фонд электронных рубежей стремился поддерживать «приватность», например право на криптостойкое шифрование, но не собирался предотвращать копирование другими чужой информации.
Самым первым примером тому стала музыка. Возникла новая утопия, в рамках которой музыка, которую до этого легально копировали с выплатой авторских отчислений, теперь распространялась «бесплатно».
