Хватит! Молчи, глупец!
Еще раз помянешь своего Тикамацу,
и я велю вырвать тебе язык,
велю всем вам вырвать языки,
будь вы хоть трижды духи воспоминаний,
память юного самурая!
Хор:
(голосами актера Кохэку)
Играя роль служанки Коман,
в пьесе за авторством того, кого поминать нельзя,
если не хочешь лишиться языка,
я облачался в такой же наряд:
верхнее кимоно блестело перламутром,
шелковое, на вате,
с узором из листьев и цветов.
Архивариус Фудо:
Хор(голосами актера Кохэку):
Второе кимоно белей снега,
нижнее кимоно алей крови,
темный пояс с золотым шитьем:
о, листья клена!
Секретарь Окада:
Превосходный выбор!
И это носит простая служанка?
Хор (голосами актера Кохэку):
В театре, господин!
В театре, для услаждения публики!
Кояма Имори, мой любовник,
изгнанный из дома, преданный друзьями,
часто видел меня в этом наряде,
обожал меня в этом наряде,
восхищался им.
Наряди старуху в такое убранство, говорил он,
хромую горбунью, говорил он,
все юнцы побегут следом, пуская слюни!
Играя служанку Коман, кладезь добродетелей,
я надевал черный парик, небрежно расчесав его,
вплетя в волосы золоченые ленты…
(вразнобой, под грохот барабанов)
Черный парик, поняли мы,
золоченые ленты, поняли мы,
запомнили мы.
Рэйден:
Дух жестокой красавицы,
дух, стравливающий самураев,
убивающий их,
носил такое же платье,
такой же парик,
вплетал такие же ленты.
Воистину банщица ли это?
Бабочка «мыльной страны»?
Сэки Осаму:
Я прозреваю!
В тумане открылся мне дальний берег!
Дух, стравливающий самураев,
убивающий их,
носил платье любовника-актера,
сделал убийцей своего старшего брата,
погубил его, послал в преисподнюю.
Имя и одежда, одежда и имя!
О дух Коямы Имори,
гнусного насильника,
продолжал насильничать и после смерти!
Кого же он отправил в ад первым,
кого вторым?
Рэйден:
Друзей, предавших его,
отвернувшихся от него.
Ты последний, сказал он Кохэку,
янтарному любовнику, предателю их любви.
Задушив меня,
Кохэку и был бы последним,
последним, кому отомстил бы Имори,
а я бы вернулся на службу
в облике актера, с докладом о фуккацу.
Сэки Осаму:
Неслыханная злоба!
Немыслимая гнусность!
(расхаживает по сцене, топает ногой)
Дух господина Имори,
проклятого насильника,
обуянного желанием мести,
заслуживает чернейших адских глубин!
При жизни получил он по заслугам,
и в посмертии обретет несчастье!
Рэйден:
Так ли это, господин?
Впрямь ли по заслугам получил он?
Хор:
Мы – духи воспоминаний,
мы – память юного самурая.
(голосами старухи с безымянной улицы):
Я – старуха с дымящейся трубкой,
жизнь моя теплится едва-едва,
подходит к концу.
Рэйден-сан, зачем вы явились ко мне, ничтожной?
Зачем явились во второй раз?!
(вразнобой, под грохот барабанов)
К несчастью, поняли мы,
запомнили мы.
2
«А толк с моей правды выйдет?»
– Здравствуйте, обаа-сан. Как здоровье?
– Не дождетесь, – буркнула старуха.
Как и в первый раз, она сидела на колоде у ворот. Безымянная улица была пуста, дом банщицы Юко, заброшенный и темный, безмолвно маячил у меня за спиной.
Я присел на краешек колоды:
– Вот, я вам табачку принес. Что же вы пустую трубку-то сосете? С табачком куда приятнее, да?
– Ась?
– Будете сеять ветер мне в уши, обаа-сан, уйду и табачок унесу. У вас слух как у филина, а разум острей бритвы. Так что, мне уходить? С табачком?
– Сиди уже, – старуха сдалась. Окинула меня цепким неприязненным взглядом. – И трубку мне набей. Года мои не те, пальцы дрожат… Как вызнал-то?
Я забрал у нее трубку, стал набивать, уминать.
– Много ли тут вызнавать, обаа-сан? На улице дом с привидением, вот уже больше года. Надо в управу бегом бежать, властям докладывать. Или святых монахов звать, что ли? Не бегут, не зовут: я проверил. А почему?
– Почему? – старуха отобрала у меня трубку.
Я чиркнул огнивом, давая собеседнице прикурить:
– Дом с привидением, если оно землякам вреда не чинит – чепуха. Живи сам и давай жить другим, так? Привлечь к себе внимание властей – вот что для вашей улицы хуже любой неприкаянной души. Чиновник явился? Это сулит неприятности. Даже два чиновника – мы-то с господином Хэруо вдвоем заявились! Самураи вынюхивают, высматривают, в заветный дом лезут! Узнают о призраке, обвинят: почему не доложились? Вот вся улица и попряталась, как вымерла. А вас вперед погнали, напоказ: выяснить, что пришлым надо. Какой с вас, обаа-сан, спрос? Глухая полоумная бабка, одной ногой на кладбище…
– Ты, господин мой, ври, – старуха сверкнула желтыми совиными очами, – да не завирайся! Глухая? Полоумная? Я еще тебя переживу, спляшу на твоей могилке…
– Может, и так, обаа-сан. Вас, я полагаю, из того дома, о котором мы оба знаем, добрые люди забрали. Не жить же вам бок-о-бок с призраком? Даже если вы Юко кормили, поили, вашему ремеслу обучили…
