Я же и оформлю, мрачно подумал я. Если выживу.
– Хорошо, – согласился Камбун. – Рублю.
Свистнул меч.
Белый кобель Широ завизжал, упал, забился в судорогах. Должно быть, человеку Камбун отсек бы голову с первого удара. Собаку же рубить было неудобно – слишком низко. Это не спасло беднягу Широ от злой смерти, зато прибавило мучений. Никто еще не успел понять, что произошло, как Камбун сделал быстрый шаг в сторону и двумя ударами прикончил черного Кабуто, призового пса лавочника Шиджеру.
Другие собаки яростно залаяли, почуяв кровь сородичей.
– Назад, глупцы, – повторил Камбун. – Кому сказано?
Толпа попятилась.
– Мой Кабуто! – взвыл Шиджеру, только сейчас сообразив, что нос заживет, а пес не воскреснет. – Что ты делаешь, негодяй?!
Камбун пожал плечами:
– Убиваю собак. И если вы не угомонитесь, это продолжится. Я стану убивать собак, будде Амиде это без разницы. А мой родич, – он кивнул на меня, – будет лупить вас плетями. У него это хорошо получается, я видел. Нравится? Давайте, подходите. Еще попросим монаха, он вас проклянет. Вас и ваших шавок…
– Вот тебе и нос, – сказал кто-то, указывая на девочку, выглянувшую у меня из-за спины. – Вот тебе и Собачья Будда! Нащелкали себе удачи…
Глава шестая
Палаточный лагерь
[25]1
«Я-то знаю, что это Иоши…»
Ворота были не заперты. Приоткрытую створку я разглядел издалека, несмотря на поздний час. Со двора несся дробный стук молотков; перекликались строители. Их гомон перекрыл сердитый рык отца:
– Куда?! Ослепли? Это на фасад!
Что-то зашуршало, заскрежетало. Проползи по нашему двору не слишком крупный дракон – крупный не поместился бы! – звук был бы именно такой.
– Вот, другое дело! Ставьте, крепите. И хватит на сегодня: темнеет уже. Наработаете мне тут! Вы и на свету фасад от боковины не отличите…
Что это на отца нашло? Обычно он менее разговорчив. Впрочем, ответ я знал: отец увлекся. Ему нравилось распоряжаться строителями: вроде как они – его инструменты, а дом он строит сам. Такой, какой хочет.
По большому счету, так оно и было.
Шум смолк, едва я потянул створку ворот на себя: как отрезало. Словно я не ворота открыл, а захлопнул шкатулку, наполненную сверчками, отсекая стрекот.
– У вас праздник, да?
– Нет, Каори. Это дом строят.
– А фонарики зачем?
– Работники зажгли, чтобы доску поперек входа не приколотить.
Фонари на шестах и впрямь напоминали праздничные огни.
Девочка завороженно смотрела на дом. Четыре опорных столба. Две дюжины столбиков под веранду. Полторы стены: северная и половина западной. Подсвеченные снизу голые стропила на фоне вечернего неба, быстро наливающегося фиолетовой тушью. Вспомнился рисунок на обоях в кабинете Сакаи Рокеро. Там стропила тянулись в голубое небо к белым облакам. На обоях стройка выглядела куда красивее.
– Какой красивый!
Я с изумлением уставился на Каори. Лицо девочки горело ярче любого фонаря, так оно светилось неподдельным восторгом. Великий будда! Столбы и стропила, изрытая земля и жалкие полторы стены – дочь пьяницы Нацуми видела вовсе не это. Так, как она, мне не увидеть собственный дом, хоть все глаза прогляди: не просто здание, каким оно есть сейчас, и даже не то, каким оно станет к концу месяца. Убежище от бурь, кров для семьи; забота, защита, любовь, тепло, отдых, пристанище…
Все, чего у нее никогда не было.
* * *
…когда мы с достоинством отступили…
…когда я поблагодарил Камбуна и мы распрощались…
…когда мы остались втроем: Иссэн, Каори и я…
«И что теперь?» – задумался я тогда.
Отец, помнится, ворчал, что я сперва делаю, а потом думаю, и лучше бы наоборот. Отец, ты был прав. Куда теперь деть девочку? Отвести домой, в Грязный переулок? Мамаша вызверится на дочь за то, что не принесла денег на выпивку. При мне руки распускать не посмеет, но я рано или поздно уйду. Значит, изругает и изобьет. Дать мамаше денег, чтобы не злилась? В любом случае, скоро вернется Шиджеру: без собаки и с распухшим носом. Отыграется на девочке, как пить дать, а мать и слова против не скажет. На это я готов поставить свое годовое жалование.
Дома Каори ждал ад. Маленький кусочек ада посреди большой Чистой Земли. Нет, домой нельзя. Куда же?
Случись это год назад или раньше, я бы попросил святого Иссэна приютить девочку в Вакаикуса. Потом, глядишь, что-нибудь придумаю. Но теперь настоятель – мой начальник, вот ведь как! Просить начальство о подобной услуге – неслыханная дерзость, немыслимая глупость!
Выбор невелик, понял я.
Сперва думать, а потом делать – это для мудрецов. Сперва делать, а потом думать – для дураков. Я же встал на срединный путь, то есть делал и думал одновременно. А если по-простому, шел и дрожал: что скажет отец?
* * *
– Рад вас видеть, Иссэн-сан! Простите за разгром…
– Это вы простите нас за вторжение, Хидео-сан. Надеюсь, мы вас не очень стесним?
Мысленно я вознес тысячу благодарностей старику за спасительное «мы». Выходило, что девочку привел не я, а мы оба, а то и вовсе святой Иссэн. Это не вполне соответствовало истине, но можно ли публично оспорить слова живого бодисаттвы?!
На миг я ощутил себя на месте собственного отца – когда в его присутствии я делал доклад господину Хасимото.
– Ну что вы! Поужинайте с нами, окажите честь.
По девочке отец скользнул мрачным взглядом и отвернулся, не сказав ни слова. Строители, погасив фонари, спешили прочь со двора. Гореть остался лишь фонарь у палатки да огонь в очаге.
Ужинать мы сели под навесом возле очага. Здесь стоял временный стол, сколоченный из неструганых досок. Нам с отцом его хватало, но вчетвером мы едва поместились. Кто ж знал, что доведется принимать гостей? Каори пристроилась с краешку: робела. Мне пришлось трижды позвать ее, прежде чем она решилась выбраться из-за штабеля брусьев, привезенных днем.
На ужин был рис, отваренный заранее. Отец залил его горячим зеленым чаем.
– Как вкусно! – пискнула Каори.
И засмущалась, спрятала лицо.
– Не надо, – остановил я ее, когда после ужина она бросилась мыть посуду. – Ты гостья.
– Гостья?
Ее никогда не водили в гости, понял я. Она не знает, как себя вести.
– Хочешь помочь? – буркнул отец. – Помогай. Тоже придумали: гостья…
