– Умру, но исполню!..
В зале сделалось светло. В глаза ударило пламя фонарей и факелов. По стенам заметались тени, похожие на демонов преисподней, и дом наполнился топотом и криками.
2
Болтлив, но стоек
– Торюмон Рэйден, дознаватель! – доложился я по всем правилам.
Господин Сэки в моем докладе не нуждался, хоть я и явился по его вызову. А то он не знает, кто я есть! Знает, конечно, и заранее поджал губы с такой миной, будто съел тухлую креветку. Представлялся я для гостя, ради которого меня и вызвали.
Если гость не пришел с заявлением о фуккацу в мой крошечный кабинетишко, а напротив, ради этого гостя меня вызвали в огромный кабинетище Сэки Осаму, послав за мной не кого-нибудь, а лично секретаря Окаду – тут гляди в оба!
Я и глядел.
Гость тоже глядел. Взгляд у него оказался цепкий до крайней неприятности. Меня раздели, освежевали, выпотрошили, оценили и вернули в исходное состояние, не потратив на это больше времени, чем требуется для трех глотков чая. Святой Иссэн рассказывал, что чашки для чайной церемонии именно такие – на три глотка.
Мне даже пить захотелось.
– Прошу вас, – гость указал рукой на циновку, расстеленную напротив него. Мое состояние от него не укрылось: должно быть, он читал меня как развернутый свиток. – Я Хасимото Цугава, рад знакомству. Выпейте с нами чаю!
Особой радости, впрочем, он не выказал. Хмурился, кусал губы. Было видно, что господин Цугава в скверном расположении духа, и – хвала небесам! – не я тому причиной. Властность составляла бо́льшую часть природы этого человека. Она проявлялась бессознательно, не нуждаясь в приказах, требованиях или повышенном тоне. В чужом кабинете гость вел себя так, словно был здесь хозяином.
Занимая указанное место, я сообразил, с кем имею дело, и забеспокоился всерьез. Ну конечно же, Хасимото! Старший брат начальника городской стражи. Скажи он слово, поведи бровью, и моего отца ждет повышение – или строгое наказание. Младший брат всегда прислушается к мнению старшего. Да и мне лучше не сердить этого человека. Один из числа знатнейших самураев Акаямы, господин Цугава был личным вассалом князя, хранителем княжеского меча – должность высокая, почетная, но уже сотню лет как номинальная, не связанная с великими трудами. На празднествах или поминальных обрядах хранитель шествовал за князем, неся меч на руках, будто младенца – или ехал верхом, или сидел на помосте, но всегда с мечом. Потом он возвращал меч к алтарю рода Сакамото, где курились благовонные свечи в честь предков властителя. За сохранностью меча, выкованного в кровавые времена знаменитым кузнецом, следили лучшие оружейники города, хранитель же следил за оружейниками, чтобы не дали промашки.
Пятнышко ржавчины – и многие животы оказались бы вспороты.
За это господин Цугава получал жалованье: более трехсот двадцати коку риса в год, не считая подарков, чья стоимость превышала жалованье. Увы, подарки не считались доходом, а значит, вели князь господину Цугаве покончить с собой, тому пришлось бы делать это не дома, со всеми возможными удобствами, как дозволялось самураям, чей доход превышал пятьсот коку, а во внутреннем дворе городской тюрьмы, на голом песке.
Как сказал печально известный ронин Икигава Дзюннэн, сочиняя свой предсмертный стих:
Были бы деньги,
Умер бы с радостью я,
А так лишь с честью.
О доходах нашего гостя я легко мог судить по его одежде. Скромность летнего платья господина Цугавы не обманула бы и ребенка. Требовался изысканный вкус и увесистый кошелек, чтобы скромно одеться в парчу из шелка риндзу с вышивкой поверх узорчатого рисунка-орнамента, изображающего переправу стада быков и армии погонщиков через реку Киндзё.
На шее господина Цугавы висел омамори – в последнее время я стал чрезвычайно внимателен к амулетам, где бы их ни видел. В длинном, богато расшитом мешочке можно было спрятать небольшой нож. Но, судя по тому, как носил его Цугава, амулет был легче перышка.
– Хотите знать, что там? – спросил Цугава, заметив мой интерес.
– Буду чрезвычайно признателен, – откликнулся я. – Вы окажете мне этим большую честь.
Сэки Осаму выпучил глаза от удивления. «Тебе-то какая разница?» – говорил взгляд начальства, обращенный ко мне. Я и сам изумился собственному нахальству. Сказать по правде, ответом я хотел продемонстрировать вежливость, не более. И вот – попал впросак, выставил себя наглецом.
Когда же я пойму главный закон бесед с вышестоящими? Если собеседник что-то тебе предлагает, это вовсе не значит, что ты должен хватать это обеими руками.
– Печать храма То-дзи в Киото, – объяснил Цугава. – А также изображение бога Дзидзо, обутого в сандалии.
– В сандалии?
Дзидзо, избавителя от несчастий, всегда изображали босым.
– Это значит, – вне сомнений, Цугава получал удовольствие от рассказа, а значит, я мог не волноваться, – что Дзидзо может лично прийти к обладателю амулета и исполнить его желание. Также в амулете хранится пожелание счастья и процветания, сделанное неким монахом, художником и каллиграфом, для моего предка. С того дня минуло много лет.
– Пожелание счастья?
– Там написано: «Дед умер, отец умер, сын умер, внук умер!»
– Не сочтите за грубость, Цугава-сан, – у меня отвисла челюсть. – Но это точно пожелание счастья?
Гость улыбнулся:
– Мой предок задал тот же вопрос. Монах ответил: «Разумеется! Это же естественный ход жизни. Или вы предпочитаете, чтобы эти события происходили в другом порядке?» С тех пор копии благожелательной записи хранятся в амулетах всех членов нашей семьи, рядом с изображением Дзидзо.
– Цугава-сан, – вмешался старший дознаватель. – Не будет ли вы столь любезны повторить ваш рассказ? Пусть наш дознаватель выслушает эту историю из первых уст, а не в моем сбивчивом пересказе.
– Конечно, – согласился Цугава. – Не могу сказать, что я сделаю это с радостью. События, произошедшие в моем доме, странные и зловещие, мне больно о них говорить, тем более дважды. Но стойкость в бедах – качество истинного самурая. Рэйден-сан, вы стойки в бедах?
– Он стоек, – за меня ответил Сэки Осаму. – Болтлив, но стоек. Прошу вас, Цугава-сан, мы слушаем.
3
Мне следует помалкивать
Прошлой ночью господина Цугаву разбудил подозрительный шум.
Звуки, природу которых Цугава не мог определить, доносились из главной залы, где совершались семейные церемонии. Совершались они днем, иногда – на рассвете или вечером, перед заходом солнца, но еще не бывало, чтобы кто-нибудь из семьи Хасимото возносил мольбы у алтаря предков по ночам. Звать слуг господин Цугава не стал, справедливо опасаясь, что его сочтут трусом, и отправился в главную залу, полон раздражения.
