Ну да, конечно. Я хорошо помнил, как болит горло после того, как тебя едва не задушили. От Цугавы, который с утра успел переговорить с сыном, я уже знал: Ансэй снова ничего не помнит. Кошмар? Да, приснился кошмар, как и в прошлый раз. Какой именно? Выветрился из памяти. Проснулся связанным.
Всё.
Я к Ансэю с расспросами не лез, а когда он, едва дождавшись конца завтрака, поспешил удалиться в купальный домик, только порадовался. Лучше и не придумать для моего замысла! Мытье и купание – дело долгое, по меньшей мере час
[33], если не больше, у меня есть. Жена Ансэя ушла помогать супруге господина Цугавы по хозяйству, так что спальня молодых была полностью в моем распоряжении.
Но сперва я разыскал Хисикаву. И без обиняков заявил, что мне требуется его помощь.
– Все что угодно, Рэйден-сан! Я ваш должник.
Что ж, проверим, как далеко простирается это «все что угодно». Когда мы остановились перед покоями наследника, Хисикаве с трудом удалось скрыть удивление. Я собирался удивить его еще больше.
– Ваш амулет, Хисикава-сан. Он такой же, как у молодого господина?
– Да.
– Не только по назначению, но и по внешнему виду?
Хисикава на миг задумался.
– Да.
– И шнурок такой же? Длина, толщина?
– Никогда не мерил. Полагаю, что да.
– Вы бы не могли одолжить мне свой амулет?
После недолгих колебаний он снял с шеи вышитый мешочек на шелковом шнурке и протянул мне. Двумя руками, со всем почтением, я принял омамори.
– Не беспокойтесь, скоро я вам его верну. А пока, прошу вас, сядьте возле входа в комнату – на том же месте, где сидели этой ночью.
Не задавая лишних вопросов, Хисикава опустился на пол.
– Ничего не предпринимайте и не уходите. Сидите и слушайте, пока я не выйду или не позову вас.
– Хорошо.
Войдя в спальню, я плотно задвинул за собой бумажную дверь. В комнате царил образцовый порядок. Футон разглажен и аккуратно застелен покрывалом – ни единой морщинки. Шкафчики выстроились вдоль стены, матово отблескивая изысканными разводами дерева ен-дзю
[34]. Тумбочка стоит в изголовье постели: не там, где валялась вчера, опрокинутая, а чуть левее. Раздеться до нижнего кимоно? Воспроизвести все в точности?
Нет, в этом нет необходимости.
Я улегся на футон поверх покрывала – на место Ансэя. Полежал, ворочаясь с боку на бок. Практически никакого шума. В ночной тишине, наверное, можно что-то расслышать из-за двери, но недостаточно, чтобы забеспокоиться.
Пока все сходится.
Когда мою шею захлестнул шелковый шнурок, я мимо воли поежился. Вспомнились сильные пальцы актера Кохэку. Даже почудилось: они вновь сдавливают мое горло, как той ночью, в заброшенном доме банщицы Юко. Зябкие мурашки пробежали по затылку. Что, если злое наваждение вернется?..
Не вернется! Дух несчастного Имори покинул этот мир. Опять же, за дверью ждет Хисикава. Услышит, вбежит. С другой стороны, я сам велел ему ничего не предпринимать…
Хватит! Собрался делать – делай.
Я перехватил шнурок у себя за затылком. Потянул: шнурок больно врезался в кожу. Дышать стало труднее, и только. Нет, так себя не задушишь, как ни старайся: хоть во сне, хоть наяву. А если перекрутить шнурок? Уже лучше. То есть, хуже. Накатила паника, я захрипел и ослабил хватку. Ну, допустим. Вряд ли такое можно проделать, будучи в сознании, но Ансэй пытался удавиться во сне. Я снова натянул перекрученный шнурок амулета. Если всем телом податься вперед, а тянуть назад…
Нет, неудобно. Длины рук не хватает, силы недостает. Шнурок пальцы режет. Даже во сне вряд ли получится.
Оставив амулет свободно болтаться на шее, я внимательно оглядел тумбочку. Вот эти резные шишечки по углам… Что, если зацепить шнурок за шишечку? На ближней правой, кстати, и лак содран.
Зацепить удалось с третьей попытки: шелковый шнурок норовил соскользнуть. Но едва шнурок натянулся и передавил мне шею, как тумбочка опрокинулась с таким грохотом, что и мертвый проснулся бы! Ладно, Ансэя ничто не могло разбудить, сам видел. Но ни Хисикава, ни остальные ни словом не обмолвились о подобном шуме!
Ансэй не ронял тумбочку? Как-то исхитрился ее придержать? Я поднял тумбочку, поставил на место. Она оказалась легкой, почти невесомой – неудивительно, что опрокинулась. А ну, если так? Я вновь зацепил перекрученный шнурок амулета за шишечку. Сел спиной к тумбочке, завел руки за спину, уперся в теплое лакированное дерево. Подался вперед, натягивая шнурок…
Тумбочка, как живая, вывернулась из рук и опрокинулась едва ли не с бо́льшим грохотом, чем в первый раз. Такой шум должен был перебудить всех не только в господском доме, но и в жилищах вассалов и слуг.
Ладно, попробуем еще раз…
– Хисикава-сан!
Дверь отъехала в сторону. Вассал Цугавы с изумлением уставился на меня:
– Что вы делаете? Вы в своем уме?!
Я лежал на смятом покрывале, сжимая в руках амулет Хисикавы. Рядом валялась опрокинутая тумбочка. Уверен, на моей шее красовалась печально знакомая красная полоса.
– Восстанавливаю события минувшей ночи. У меня к вам есть вопрос. Кто держал тумбочку?
Он сделал треугольные глаза:
– Не понимаю, о чем вы!
– Вы совершенно не умеете врать. Вам стоит подучиться этому искусству.
– Вы обвиняете меня во лжи? Да как вы смеете!
Он шарил за поясом, нащупывая плети. Тщетно: в доме, следуя традиции, все ходили без оружия. Лицо Хисикавы побагровело, глаза от гнева вылезли из орбит. Еще миг, и он бы кинулся на меня с голыми руками.
– Помните, вы сказали, что вы у меня в долгу? – я помахал амулетом. Это ничего не значило, но это остановило его. – Вот где правда, Хисикава-сан, чистая правда. Да, я кое о чем умолчал, рассказывая господину Цугаве о ночном происшествии. К примеру, я не упомянул о том, что кое-кто заснул на посту. Представляете? Рядом задыхается в петле молодой наследник, рвется из последних сил, а верный самурай, поставленный сторожить, храпит на весь дом…
Вначале это было просто предположение, без полной уверенности. Но, наблюдая за Хисикавой во время моего доклада Цугаве, я понял, что не ошибся.
Огонь, горевший в нем, погас. Хисикава опустил взгляд. Поник плечами, сгорбился, превратившись в беспомощного старика, тряпичную куклу.
– Мне бы не хотелось, – давил я безо всякой пощады, – докладывать господину Цугаве, как все произошло на самом деле. В конечном счете, что бы там ни было, вы спасли жизнь молодому господину. Правдивый рассказ выставит в неприглядном свете не только вас, но и меня самого – как соучастника в обмане. Впрочем, не сомневайтесь: я пойду на этот позор, если вы не оставите мне другого выхода.
