– Как же это ты мог?
А он им:
– Да я ещё не то могу. Не в полную силу работал. Тихея жалел. Вот начнёте пильную мельницу рубить, я три угла срублю, пока трое один угол рубят. Я так топор выточу, так его выострю, что у меня дерева сами со страху валиться будут. Потому как я мастер. В самую точку бью! По семь раз одну прирубку не прирубаю…
И пошёл – я да я:
Всё могу и всё умею,
Я нигде не оробею…
Ну ладно. Стали пильную мельницу ставить, сруб рубить.
Якалкин в шёлковой рубахе вышел, в плисовых штанах.
– Не могу, – похваляется он, – на работу оборвышем выходить. Для меня она праздник – весёлый день. Если на деле себя не показать, так где же показывать? Не в пляске же. Плясать и медведь может, а топором душеньку тешить не всякий умеет…
И опять свою песню загорланил:
Всё могу и всё умею,
Я нигде не оробею…
Ну ладно. Снова пришло время о работе судить. Лесное начальство приехало – пильную мельницу принимать. По его подряду её рубили. Всем миром-собором углы считали, пригонку пазов ценили, плотноту конопатки проверяли.
А Якалкин ходит себе, зубы скалит да песенку попевает:
Всё могу и всё умею,
Я нигде не оробею…
В сотню глаз артель изъяны выискивает. И так и сяк хочет Горлановича осадить. Не выходит. Потому что народ правду любит. А правда всегда правдой остаётся.
– Что делать? Как быть? Неужто Якалкину почёт воздавать? Неужто ему наградной златоустинский топор, как первому мастеру, отдавать?.. Шумило же он! Ячное якало! Горластое кукарекало!..
Судит так, рядит народ, промеж себя шепчется. А Якалкину мало горя:
Всё могу и всё умею,
Я нигде не оробею…
– Да тьфу тебе! – сердятся старики. – Похвальба ты, распохвальба неуёмная!
А делать нечего. Цифирь опять своё слово сказала:
– Становись, Шумило Горланович Якалкин, в первый ряд с правого краю…
Старики тебе, как первому мастеру, почетный топор подносить будут…
Поднесли топор. Поздравили. Самый старый здравицу сказывать стал.
Словами давится, а говорит. Величает. Воздаёт Якалкину почёт, а Тихей Улыба в сторонке стоит. В тени. Жалостливо так, улыбчато молчит. Даже сердце щемит.
Один из стариков заметил Улыбу и сказал:
– Его тоже приветить надо. Уж больно он тих, скромен да улыбочен.
Тут другой старик встрял:
– Тих-то он тих… Только из тихости да улыбчатости сруба не срубишь, пильной мельницы не поставишь, пруда не запрудишь.
– Зато скромность мир красит, – заспорил третий старик. – Тихость да улыбка сердце радуют…
Тут и началось. Особенно когда хмельной ковш второй круг обошёл. Одни кричат:
– Хороша улыбка, да пашет неглыбко!
Другие в один голос:
– Мало тот значит, кто много «ячит». Говорун что тютюн – дымит да тлеет, а руки не греет.
А третьи наперекор:
– Так он-то ведь не без огня дымил. Правду сказывал. По рукам, по своей силе замахивался…
…И пошли-пошли плести хитрое словесное кружево, пословицами-присловицами сверкать. Так они по сей день спорят – ни до чего доспориться не могут. От этого и сказка не может досказаться. И живёт она, как птица без крыльев, как фонарь без огня как замок без отмычки. Может быть, вы какой ключик подберёте – так милости просим, подбирайте. Вам и жалую эту недосказанную дедову сказку. Вам её и досказывать по своему разумению. А я не могу. Некогда. Другую сказку из печи вынимать пора. Да вам с пылу, с жару на стол подавать.
Кушайте, пока она горяченькая. Эта-то уж с концом будет.
