Анни учит в школе, что Средиземное море пересекает Францию, как Сена пересекает Париж.
Когда мужчины выходят из комнаты, женщинам снова разрешается войти. На Хамида ливнем обрушиваются поцелуи и похвалы. Ему дают корзинку, полную сладостей, крошечных, тающих во рту, и Хамиду явно нравится черпать из нее липкими от меда пальцами. Йема смотрит на него, и у нее щемит сердце. Она знает, что ее сыну неведомо, какая боль его ждет. Он радуется этой церемонии, потому что ему сказали, что после нее он станет большим, но он еще не знает, как бывает больно, ему случалось разве что оцарапаться о камни и колючки. Он, наверно, так и представляет себе, что будет завтра: еще одна царапина, только и всего. Но особенно грустно Йеме оттого, что после церемонии Хамид будет уже не ребенком – то есть существом неопределенного рода, – но мужчиной или, по крайней мере, мальчиком. А это значит, что он не сможет больше быть при ней, держаться за ее юбки, его нельзя будет ласкать. Теперь он будет сыном Али, его правой рукой, его будущим. Завтра она его потеряет, а ведь ему всего пять лет.
– Ешь, сынок, ешь, – шепчет она.
Анни учит в школе, что Рене Коти
[19]– президент Республики. Учительница показывает детям его портрет. Анни находит, что он для этого слишком стар.
Наевшись, Хамид протягивает правую руку, чтобы ее окрасили хной. Женщины поют:
Твои ручки окрасятся хной
И будут руками мужчины, мудреца.
О милый братик, как ты спишь
В твоей постельке принца, короля!
Клод выносит из магазина стол и нежится под последними лучами солнца на улице.
Хамида укладывают, как только он проявляет первые признаки усталости. Вокруг него столпились сводные сестры, тетки, кузины, шурша тканями и позвякивая украшениями. Они нашептывают ему на ушко сказки про мужчин – отважных воинов, про женщин – жемчужин чистоты, про войну, не знающую измены, и про любовь, не знающую устали. Он засыпает, улыбаясь, в свою последнюю ночь детства, а праздник продолжается в доме и на улице, под оливами и фигами в полях его отца. Тени деревьев в свете факелов и ламп из кованого железа сливаются с тенями танцующих. Йема устала, спина так болит, хоть плачь, но, несмотря ни на что, она тоже поет и танцует в честь своего первенца, своего солнышка, которого она теряет. Белесый рассвет встает над обессилевшим праздником.
Разложив с утра товар, Мишель открывает свежий номер «Пари-Матч». «Бижар
[20] наносит молниеносный удар».
Женщины собираются группками, чтобы встретить гостей, которые уже начинают прибывать. Вчерашний праздник был для семейного круга, но теперь двери дома открыты всем, кто хочет убедиться в щедрости Али. Бледные под румянами и сурьмой, Йема и ее золовки, однако, стойко держатся на ногах и для каждого находят любезное слово.
К полудню повсюду в доме расположились мужчины, сидят на диванчиках, на подушках, на коврах, их не счесть: здесь вся родня Али, вся родня Йемы, жители деревни, даже члены Ассоциации поднялись из долины – тяжелый путь и лишняя честь для Али. Все вместе приступают к ассексу, традиционной трапезе. Блюда с мясом и кускусом огромны, нести их могут только несколько человек, и они кажутся бездонными, как ни стараются над ними руки и челюсти.
Эта картина, если ее описать, кажется вышедшей из «Одиссеи». Она напоминает песнь, в которой спутники Улисса, пока их капитан спит, режут священное стадо Гелиоса:
Бедра они все отсекли, а кости, обвитые дважды
Жиром, кровавыми свежего мяса кусками обклали.
Но, не имея вина, возлиянье они совершили
Просто водою и бросили в жертвенный пламень
утробу,
Бедра сожгли, остальное же, сладкой утробы отведав,
Все изрубили на части и стали на вертелах жарить
[21].
Однако посреди этой сцены ликования, когда перестают жевать лишь затем, чтобы расхохотаться во все горло, радость Али омрачает глухая тревога, она стоит у него поперек горла и не дает пище пройти в желудок: нет Амрушей. Они не пришли разделить трапезу. Вражда между двумя семьями существует, она всем известна, однако в таких случаях, как сегодня, деревня забывает раскол и становится единым целым. Такие праздники показывают, что соперничество – не кровоточащая рана, а просто условная линия между кланами.
Амрушей нет. Али невольно думает, что виной тому приход в деревню людей из ФНО. С тех пор как член их семьи был назначен сборщиком налога, Амруши решили, что принадлежат теперь к новому лагерю, им нечего жить по заповедям деревни. У них иные повеления, извне. Они приняли логику войны.
Покупательнице, заметившей статью, на которой открыт «Пари-Матч», Мишель тихо говорит, улыбаясь:
– Знавала я мужчин, которые наносят молниеносный удар. Скажу вам прямо, хвалиться нечем.
– Подумать только, – отвечает покупательница в том же тоне, – сколько мужчин падают с неба, и до сих пор ни одному не пришла благая мысль приземлиться в моем саду.
Мясо сменяют сладости, и губы, блестящие от жира, покрываются сахарной глазурью, медом, золотистыми хрустящими крошками.
Ритуал разработан как театральная пьеса, опера, и есть, конечно, люки с двойным дном, из которых может появиться deus ex machina
[22]. Как только исчезает с блюда последний пирожок, с улицы раздаются крики, возвещающие о приходе хаджема, обрезателя. Это сигнал для Мессауда, брата Йемы: он должен пойти за мальчиком и увести его от группы женщин. Он встает – с той легкостью, какую может позволить себе после пиршества: отяжелел живот и затекли ноги.
Увидев его, Йема крепче прижимает Хамида к груди. Она уже не знает, играет ли отведенную ей в церемонии роль или вправду не хочет отпускать от себя сына. Хамид, мало что понимая, испуганный стонами матери, тоже начинает плакать. Куда девалась уверенность принца и короля. Забыты слова, которые вчера повторял ему отец. Забыта отвага, забыта благопристойность, забыта сила. Мессауд хватает мальчика под мышки. Йема удерживает его за ногу, прикалывает к рубахе серебряную брошь-амулет, целует его. Каждым своим движением она следует ритуалу, хотя больше всего ей хочется, чтобы все прекратилось, и она поет, вернее, рыдает нараспев:
