– Хорошо, – бормочет он, – не надо пива, я просто посижу немного.
– У тебя не все дома или как? На выход! Уходи сейчас же.
– Нет, нет, – так же тихо отвечает Али. – Я не уйду.
– Яниуду, яниуду! – орет хозяин за стойкой, и лицо его становится кирпично-красным. – Ты думаешь, ты где? Думаешь, у себя дома? Грязный буньюль! Я вызываю полицию.
Делая несколько шагов, отделяющих его от телефона, он молится про себя, чтобы Али был благоразумен и ушел или, по крайней мере, подался к выходу. Надо, но как не хочется снимать трубку. Надо, но как не хочется оправдывать свою ярость перед кем-то еще. Ему и себя-то убедить трудно, что он прав.
Но Али не сдвинулся с места. Сгорбив большое черножопое тело на табурете, он не касается стойки, убрал руки подальше. Он не хочет ни давать отпор, ни вести себя вызывающе. Просто хочет, чтобы его не выставили за дверь. Он убежден, что это его право. Али ждет муниципального полицейского, замкнувшись в молчании, как он надеется, достойном, и хозяин по ту сторону стойки тоже молчит. Никто сегодня не вспомнит точно, как выглядел полицейский, толкнувший дверь бара, по версии Али. Для Хамида он был чем-то вроде сержанта Гарсия из «Зорро», при усах и портупее, Наима же описывает его скорее как жандарма былых времен, закрытого щитом, как панцирем.
Когда ему объясняют ситуацию, полицейский шмыгает носом и чешет переносицу. Потом он встает перед Али, по-прежнему неподвижно сидящим на табурете. Али пытается улыбнуться, чтобы продемонстрировать доброжелательность, но полицейский не замечает улыбки, он опустил глаза. Избегает взгляда Али? Стыдится? Готовится ударить? Али уже жалеет, что остался. И тут полицейский поднимает голову и говорит:
– У него семь кило железа на груди. А ты не нальешь ему выпить?
Хозяин бара краснеет, но упорствует в своей неприязни. Слишком поздно идти на попятный. Люди, которых считают мерзавцами, зачастую просто рохли, не смеющие попросить переиграть все с начала.
– Кто докажет, что это его медали?
Полицейский пожимает плечами. Аргумент так слаб, что даже не заслуживает ответа.
– Откуда это? – спрашивает он, показывая на одну из наград.
– Монте-Кассино, – почти шепотом отвечает Али.
Он не произносил этого слова почти двадцать лет. Думал, что никогда больше его не произнесет. И вдруг полицейский со всей силы бьет кулаком по стойке.
– Сейчас же! – кричит он патрону, и тот невольно вздрагивает. – Налей нам два пива! – потом, повернувшись к Али, добавляет: – Я тоже там был.
И не успел горец и пальцем шевельнуть, как полицейский падает в его объятия.
– Монте-Кассино, черт побери…
Ненадолго кафе-бар в Жуке становится для Али дружелюбным и приветливым местом, он чувствует себя как в Ассоциации, под защитой общих воспоминаний. Они с полицейским пьют пиво и улыбаются, растроганные едва ли не до слез. Но когда они покидают бар, Али встречает ненавидящие глаза патрона и понимает, что никогда больше сюда не придет. Последним взглядом он прощается с высокими табуретами, со стойкой, пахнущей металлом и жиром, с афишами Тур-де-Франс на стенах и с воспоминаниями о Монте-Кассино.
Монте-Кассино
Наима несколько раз повторила: «Мой дед был в Монте-Кассино», в ее голосе ровно столько испуга, сколько нужно, хотя она и не уверена, что выразилась как надо. Возможно, вернее будет сказать, что его послали в Монте-Кассино, как говорят запросто – «его послали». Название для нее означает одновременно определенное место, пять месяцев 1944 года и воспоминания, которые ее дед хранил всю жизнь в глубинах памяти, – этот труп был так хорошо завален камнями, что не мог выплыть на поверхность.
Монте-Кассино. Холм высотой пятьсот метров над дорогой, ведущей из Рима в Неаполь, в области Лаций – той самой, куда прибыл Эней после долгих странствий, – на вершине которого в шестом веке Бенедикт Нурсийский основал аббатство.
Монте-Кассино. Замóк «линии Густава», который союзникам нужно взломать, чтобы продолжать продвижение по Италии. Наима посмотрела несколько документальных фильмов, стараясь понять, какие движения войск составили эту битву (на самом деле это четыре битвы, одна за другой). Это ей не удалось.
Монте-Кассино. Бомбы, сброшенные сотнями бомбардировщиков, сыплются дождем, а внизу строения аббатства, уже не раз разрушенные за долгие прошедшие столетия, снова умирают и тоже рассыпаются – пылью и обломками.
Монте-Кассино, негостеприимные стены, отвесные скалы, на которых истребили всю растительность, чтобы лучше видеть, и которые не служат ни щитом, ни укрытием.
Монте-Кассино, или битва палочников, тоненьких существ, повисших на скалах и изо всех сил старающихся стать невидимыми. Восхождение начато, солдаты не могут двигаться, не могут ни попить, ни поесть горячего, потому что малейшая струйка дыма выдает их присутствие засевшим на горе немцам. Автоматы и град минометного огня.
Монте-Кассино, река, через которую союзники пытались навести мосты, далеко внизу. Часто воды ее красны.
Монте-Кассино. Стоны на шести или семи разных языках. Но все об одном и том же: мне страшно, мне страшно. Я не хочу умирать.
Во всех четырех сражениях под Монте-Кассино на передовую посылали солдат из колоний: марокканцев, тунисцев и алжирцев с французской стороны, индийцев и новозеландцев – с английской. Это они дали нужное количество убитых и раненых, позволившее союзникам потерять пятьдесят тысяч человек в горном массиве.
Я думаю, что в начале фильма «Туземцы»
[49] показана битва под Монте-Кассино. Там виден трудный штурм горы. Но поскольку это начало фильма и нельзя пожертвовать персонажами, к которым зритель едва успел привязаться, – то в этой действительно кровавой битве не погибает, как ни странно, никто из героев. Для меня Монте-Кассино скорее похоже на «Тонкую красную линию» Терренса Малика. Это долгая и нудная бойня в таком месте, которое никакой топографией описать невозможно.
Среди солдат из Северной Африки, повисших на склоне горы, был Али, но были и Бен Белла и Будиаф, соответственно первый и четвертый лидеры будущего независимого Алжира. Встретиться им не судьба. А случись такая оказия – кто знает, может быть, эта история была бы совсем другой.
• • •
Когда температура резко падает, Йема из кожи вон лезет в поисках дополнительных ковров и раскатывает слой за слоем на полу домика, чтобы не чувствовалось исходившей от цемента сырости. Али прибивает к стенам часть одеял. В этой шерстяной пещере матрасы разложены вокруг печки, и детям хорошо. Хамид уже узнает в пузырях комиксов буквы А и Х – первые буквы его имени, – то есть может расшифровать крики боли и смех героев.
