– Лично я не согласен с уймой вещей, – отвечает один из братьев Рамдана с энтузиазмом человека, у которого список обид всегда наготове в кармане пиджака.
– А у тебя и левая рука не согласна с правой, – подсказывает Мохтар.
Остальные издевательски хохочут, но Али все так же мрачен.
– И все-таки, – вступает младший из Рамдан, не давая сбить себя с толку, – было бы хорошо, если бы что-то изменилось. Я вот хотел бы пойти на повышение. Видеть больше не могу, как даже последний придурок из руми может дорасти до мастера, а мы – увы.
– А травмы на производстве, – подхватывает его брат, – надо бы им уделять больше внимания. Когда работаешь с металлом, такое случается то и дело.
Мохтар поднимает над столом растрескавшуюся худую руку, на которой не хватает пальца. Он шевелит культей, и Хамиду становится противно.
– Начальство, – говорит Мохтар своим усталым голосом, – выставляет нас дураками всякий раз, когда мы поранимся.
– Дураками? – ухмыляется один из братьев. – Какой ты добренький. Лентяями – да. Или лжецами!
– Сами бы работали на сварке, если это так легко! – добавляет второй. – Вот уж уступил бы им местечко…
Тут Ахмед вслух представляет, что сделает в панике патрон, случись ему поработать на станке. Он подражает его певучему, всегда корректному голосу, показывает, как галстук затягивает в шестерни, и тоненько вскрикивает от ужаса. Даже Али чуть расслабился и рискнул улыбнуться. Йема приносит на стол тарелки с дымящимся рагу и золотистый диск огромной лепешки, которую мужчины тут же начинают рвать на куски.
– Травмы бывают от усталости, – объясняет младший Рамдан Хамиду, все еще украдкой поглядывающему на четырехпалую руку Мохтара. – Надо, чтобы нам сократили часы на станках. Если бы я объявил забастовку, то потребовал бы этого.
– А я, – говорит Ахмед с полным ртом, – потребовал бы настоящий обеденный перерыв. А то у нас не перерыв, а недоразумение! Вздохнуть не успеешь – изволь вкалывать дальше.
– Мы составим коммюнике, – решает Хамид и тут же берет лист бумаги и ручку. – В письменном виде вы сможете подать его дирекции.
Он уже мысленно рассказывает Стефану, как объединил пролетарские силы Нормандии своим огненным словом. Пусть он не понимает «Капитал» – в этом, оказывается, ничего страшного нет. Он вопрошает взглядом сидящих в гостиной мужчин, готовый записать любые их требования. Старший Рамдан, как у них водится, повторяет слова брата. Ахмед настаивает на важности полноценного перерыва, но уже колеблется, не сводя глаз с ручки. Али отворачивается, не говоря ни слова.
– Лично я, – вздыхает Мохтар, – буду доволен, если смогу получить пенсию. С паршивой овцы хоть шерсти клок.
После ухода гостей Хамид помогает Йеме убрать со стола, потом опускается на стул напротив отца, который по-прежнему молчит. Список требований лежит между ними на столе. В левом углу маленькое бурое пятнышко соуса. Несколько секунд они сверлят друг друга взглядами, потом Али в лоб спрашивает сына:
– Почему тебе так нравится, когда мы возмущаемся? Ты хочешь, чтобы мы потеряли работу?
Юноша отвечает тем же сухим тоном:
– Вас не уволят только потому, что вы чего-то требуете. Это будет незаконно.
– Вот как…
Али это любопытно. Он вспоминает далекие времена в сказочном королевстве в горах, когда он сам был патроном. Он увольнял тех, кому случалось спать под оливами, тех, кто грубил женщинам, тех, кто крал, тех, чьи глаза казались ему вороватыми. Он тогда имел все права. В конце концов, это были его поля, его деревья. Почему же французские патроны готовы так ограничить себя в правах?
Назавтра Али отправляется на завод, как обычно, в машине Мохтара. Приехав, оба поднимаются в секретариат, стучатся в дверь, и Али, робея, выпаливает единым духом:
– Здравствуйте, мы с требованиями.
Секретарша вздыхает, снимает крупные клипсы, обрамляющие ее лицо, массирует двумя пальцами мочку уха и спрашивает со вздохом:
– Да что на вас всех нашло?
У Али есть ответ: сыновья.
• • •
Глядя в землю или на руль, крестьяне обрабатывают соседние поля, и тарахтящие тракторы под их управлением штурмуют округлые бока холмов. Лежа на высокой копне соломы, подальше от чужих глаз, Хамид курит косяк с Жилем и двумя его кузенами. Эти парни – намного старше их – ему не очень нравятся, они смотрят на него как на диковинку, зовут за глаза «арабом» и постоянно расспрашивают о жизни в Пон-Фероне, как будто речь об очень далеком или тщательно огороженном месте, куда им путь заказан. Но Жиль, который с ними вырос, еще видит в них товарищей по детским играм и говорит, что они «славные ребята». И потом, травка-то сегодня есть у них. Хамид старается выносить их, не морщась (он знает, что, если начнет нервничать, косяк только усилит раздражение, и оно перерастет в паранойю). Закрыв глаза, повторяет про себя, что ему хорошо. Он чувствует кожей солнце и едва уловимое колыхание соломы, когда кто-то из них ворочается. Он в своем замке, в соломенной башне. Вокруг расстилается зеленая, тучная Нормандия, которую никогда не выжигает солнце, а по другую сторону дороги коровы, неспешные, как доисторические животные, медленно бредут вдоль ограды, жуя жвачку.
Мальчики только что сдали экзамены на степень бакалавра и ждут результатов в почти безмятежном оцепенении. Они помогают, когда могут, отцу Жиля на ферме, чтобы накопить денег на будущие каникулы, а в остальное время ищут местечко, где бы прилечь и хорошенько помечтать об этих каникулах. Франсуа с ними нет, родители держат его взаперти и заставляют повторять материал к устным экзаменам, которые ему наверняка придется сдавать, ведь его успехи в учебе слабы. Стефан на сей раз не вступился за младшего брата. По телефону он вздохнул:
– Не будь придурком, тебе только дай волю… оно тебе надо – лишний год в лицее? Старик делает как тебе лучше.
Июньское солнце припекает. Мальчики чувствуют, как стекают под мышками капли пота, и их впитывает солома. Эта щекотка украдкой обещает им лето. Все же у Хамида не совсем спокойно на душе. Будь здесь Франсуа, у них была бы травка, а будь у них травка, не пришлось бы терпеть общество кузенов. Так что Франсуа им не хватает втройне – думает Хамид, – отсутствие друга помножено на два тягостных последствия. Жиль не так сентиментален, он считает, что временное заточение Франсуа – что-то вроде расплаты за его буржуазность, а за нее рано или поздно все равно предъявят счет.
Один из двух кузенов вдруг привстает на локте – на самом деле двигается он очень медленно, но это происходит ни с того ни с сего, что создает впечатление внезапности, – смотрит на Хамида и спрашивает:
– А твой отец взял вас с собой, когда приехал работать во Францию?
Вопросы о настоящем они исчерпали. И теперь хотят копнуть прошлое.
– Да, – говорит Хамид, у него не хватает духу в который раз объяснять, что его отец не рабочий-иммигрант, а француз.
