– Вывесим несколько больших картин по центру. Не те, не с «Борьбы льдов». Надо найти другие, более старые, те, что он написал, например, когда учился в алжирской Школе изящных искусств у Иссиахема. И не важно, если они не продаются. Мы можем просто взять их как бы напрокат у Алжира. А вокруг, повсюду, просто и грубо, выставить тушь, маленькие рисунки.
– Взять произведения напрокат? Но это же практически музейный ход! – протестует Камель. – Ты уверен, что мы существуем для этого, ведь мы галерея?
– Чтобы сделать то, чего никогда не сделают музеи? Да, мы именно для этого. Фотовыставки еще будут, не беспокойся. Хорошо бы китайца. Элиза, можешь посмотреть, не будет ли у Цзытао чего-нибудь на весну?
– А кореец, который работает со старыми диапозитивами, тебя больше не интересует?
Камель встревожен: это его проект, впервые Кристоф согласился выставить произведение, открытое не им самим. Вдобавок он не любит, когда галерея оказывает честь магрибинским художникам, потому что всегда находятся дамы, которые его поздравляют.
– Интересует, конечно, интересует. Продолжай с этим работать. Может быть, тут нужна коллективная выставка. Боюсь, что один он будет слабоват. Как ты думаешь, сможешь его убедить?
Еще не услышав ответа Камеля, Кристоф поворачивается к Наиме. Она не знает, от смущения ли или из страха обнаружить их связь, но на совещаниях он всегда обращается к ней в последнюю очередь.
– Наима, с Лаллой поработаешь ты. Представляешь, что можно найти в его окружении?
– Его координаты есть в библии?
Это огромная записная книжка в переплете из акульей кожи, священная книга галереи. Кристоф приносит ее с собой каждое утро и уносит каждый вечер, как будто адреса и телефоны художников всем позарез нужны. Наиме кажется, что он похож на ребенка, который принимает обкатанное морем стеклышко за драгоценный камень и уверен, что все – в том числе взрослые – так и норовят его у него украсть. Служащие сначала посмеивались над ним, но очень скоро тоже стали обращаться с библией с величайшей осторожностью. Наима иногда думает, что потому-то Кристоф и патрон – не оттого, что унаследовал помещение, а потому, что его безумие заразительно. Иногда же, наоборот, она думает, что его безумие заразительно потому, что он всегда был у руля и ему никогда не приходилось обуздывать это безумие, чтобы вести себя как патрон. Кивнув, Кристоф добавляет:
– Тебе, наверно, надо будет связаться с его бывшей женой. По словам Лаллы, у нее сохранилось немало его произведений. Сам он не хочет с ней разговаривать, но думает, что она согласится избавиться от них, если потом получит что-то с продаж.
Наима морщится. Ей претят разводы в среде искусства. Эти истории всегда исключительно безобразны и часто ощетиниваются статьями закона, которых ей не обойти. Она сосредоточилась на крошечной чашке кофе и вертит ее перед собой, чтобы не показать своего недовольства. Однажды, в прошлом году, она уже посетовала на одно из поручений Кристофа, а тот в ответ укорил ее – ей что, особого обращения надо, что ли? – нет, кажется, он даже сказал слово «принцесса»: «Тебе надо, чтобы я обращался с тобой как с принцессой». Ей был невыносим подтекст его фразы: ты неспособна просто спать со мной, требуешь, чтобы это было всем видно, хочешь быть особенной, выделяться из простых смертных, в сущности, ты романтична. Так что сегодня она молчит.
– А насчет командировочных постарайся обойтись минимумом. Нам сейчас надо немного прижаться.
– Каких командировочных? – спрашивает она мрачно. – На электричку Париж – Марн-ла-Валле?
– Очень смешно. В Тизи. Кому-то надо будет поехать в Тизи. Там большинство его рисунков. Я говорил с ним: он даст тебе список имен.
В кофе отражаются неоновые лампы конференц-зала, но тут вдруг Наима вздрагивает, и по темной жидкости пробегает волна. Напиток ничего больше не отражает, выплескивается из чашечки и растекается по столу. Она поднимает глаза, уверенная, что ослышалась. Кристоф улыбается широкой улыбкой Санта-Клауса: Наима, я возвращаю тебе Алжир. Алжир, я возвращаю тебе Наиму.
Конечно, Наиме случалось мечтать о таком путешествии, этого она не может отрицать. Арабский в университете она учила, надеясь применить его, если однажды выпадет шанс пересечь Средиземное море. Но со временем привыкла к мысли, что «Речь о “Черном десятилетии”» как бы узаконила неосуществимость этой мечты, смирилась с тем, что Алжир слишком для нее опасен.
Уже много лет она больше не путешествует в экзотические края. Работа в галерее позволяет ей узнавать новые места через выставленные произведения или биографии художников, которые она пишет для каталога. Ей нравится западать поочередно на равнину Невады, линию японского неба, череду ржавых ангаров на периферии Манчестера и, разглядывая какой-нибудь пейзаж, чувствовать, что это чей-то дом. Быть может, это лишь прекрасное крайнее средство, быть может, ей еще чего-то не хватает, и корешки прорастают в ней, но она считает, что только ей решать, хочет ли она заполнить эти царапинки пустоты. Посылая ее в Тизи-Узу, Кристоф как будто беспардонно присвоил себе право писать ее историю за нее, или, вернее, он обязывает ее вновь вписаться в семейную историю, от которой она освободилась, чтобы написать свою собственную.
– Нет, ну мерзавец, каков мерзавец, – рвет и мечет она, кружа по слишком тесной и заставленной кухоньке.
– Ты не хочешь ехать? – спрашивает Соль из гостиной.
– Хочу! Но я всегда думала, что поеду попозже, когда буду готова.
– Ага, через десять или пятнадцать лет, – издевается Соль, – а может быть, тридцать или сорок. А если не доживешь, тоже ничего страшного.
– Вот именно, – честно признается Наима, присоединяясь к ней. – Примерно так я и думала.
– Что ты теряешь, если поедешь сейчас?
Наима не может ответить. Она потеряет, наверно, отсутствие Алжира, это отсутствие, вокруг которого строилась жизнь ее семьи с 1962 года. Придется заменить потерянную страну страной реальной. Это кажется ей потрясением основ.
– А если это опасно?
Соль поднимает брови, зажав во рту колпачок от ручки. Она ездила делать репортажи в Афганистан, Мали, Египет и еще в какие-то страны, названия которых Наима забыла и вряд ли сможет показать на карте. И, уезжая, никогда не выказывала страха.
– Страна опасна, только если у тебя не те контакты, – говорит она, выплюнув колпачок.
Наима ложится спать, двадцать раз, сто раз прокручивая в голове слова отказа, те, что скажет Кристофу. Чтобы не осталось ни малейшей лазейки, которая позволит ему утверждать, что это просто каприз, она обдумывает их снова и снова. Мелькает даже мысль рассказать ему об Али, но что тут расскажешь, кроме того, что он превратил Средиземное море в неприступную стену и ни один из его потомков ее так и не преодолел. Слишком быстро бегут оранжевые цифры на электронном будильнике у кровати. Они плывут в темноте спальни, сокращая время сна каждый раз, когда Наима на них смотрит. Она продолжает попытки подготовить речь, но складывать слова все труднее.
