Наима смотрит на архивные снимки: молодые парни снуют между уныло одинаковыми бараками – и хотя, конечно, Хамида среди них нет, она не может отделаться от мысли, что каждый мог бы быть ее отцом или что ее отец мог бы быть там. Некоторые юноши рассказывают, что ни разу не покидали лагерь за почти пятнадцать лет: «Всегда, всегда нам говорили: да что ты будешь делать снаружи? Там полно феллага. Они перережут тебе горло. И мы, как дураки, верили». Они рассказывают о годах, прожитых под гнетом администрации колониального типа, когда электричество отключали каждый вечер в десять часов, а иметь телевизор было запрещено, годах зависимости от Красного Креста, который приезжал раздавать порошковое молоко и картофель, годах топтания на месте. Некоторым хватило смелости проделать дыры в ограде и выйти в соседние поля – те, кого поймали, кончили в исправительном центре. На дрожащих картинках – черноволосые парни, свирепые юношеские лица и одежда стариков – эти вещи, кажется, из другой эпохи, задолго до 1970-х годов.
Не так давно Соль писала статью о лагерях под руководством Верховного комиссара ООН по делам беженцев и, подняв голову от ноутбука, спросила Наиму:
– Ты знаешь, сколько времени в среднем один беженец проводит в лагере?
Та покачала головой.
– Семнадцать лет, – ответила Соль и вновь погрузилась в работу.
Глядя, с какими удивлением и болью сыновья харки из Биаса и Сен-Морис-л’Ардуаз обличают бессрочность своей тюрьмы, Наима понимает и свое преимущество: она уже знает, что, несмотря на все официальные названия, нет ничего ни «транзитного», ни «временного» в сети этих приютов для беженцев.
В середине лета 1975 года, когда молодежь в лагерях уже кипит и бушует, Алжир, удерживающий Борзани Крадауи и тем самым показывающий, что готов спросить с сыновей за преступления и ошибки отцов, окончательно выводит ее из себя.
Шестого августа молодежь из Сен-Морис-л’Ардуаз берет в заложники алжирских рабочих из общежития заводов «Келлер» и «Лелё».
Назавтра четверо детей харки врываются с оружием в руках в кафе в Бурже и похищают хозяина и нескольких клиентов – все алжирцы. Три часа спустя они отпускают их.
Все похищения и захваты очень коротки, и это немного смущает Наиму. Она не знает, о чем это говорит: то ли бунтовщики, осознав масштаб содеянного, впадают в панику, то ли каждый раз наивно верят данным обещаниям, или же просто хотят, чтобы их наконец заметили.
«Раньше мы жили в безвестности. Теперь Франция знает», – заявляет юноша с грустными глазами, заснятый каналом «Франс‐3». Может быть, и так – но кто смотрит телевизор в эти жаркие дни августа 1975 года? – думает Наима. Рассеявшись по пляжам Ла-Манша, Атлантики и Средиземного моря, большинство французов строят замки из песка, не обращая внимания на газеты. Она быстро подсчитывает на пальцах: Кларисса в это время, кажется, была беременна Мирием. Видели ли ее родители, занятые подготовкой к появлению первого ребенка, хоть один кадр этого восстания? Узнал ли отец кого-нибудь?
В понедельник 11 августа группа молодежи снова захватила административные помещения лагеря в Биасе, в которых после майских событий, думается Наиме, стоило такого труда снова поднять тяжелые металлические шкафы и повесить на стены новые карты Франции с четко разграниченными цветными департаментами. Разница с предыдущим захватом в том, что на этот раз парни вооружены охотничьими винтовками. На рассвете префект соглашается принять их, «чтобы изложить министерству опеки их требования», и отряд покидает помещения.
В субботу 16 августа Джеллул Белфадель, глава Землячества алжирцев, похищен у своего дома четырьмя молодыми французскими мусульманами (трое мужчин и женщина, отмечает Наима с интересом: впервые она видит, чтобы женщина участвовала в операциях). Его отвели в лагерь в Биасе и потребовали свободного перемещения харки и их детей между Францией и Алжиром. Коммюнике Мусульманской конфедерации предостерегает французское государство против применения силы: «Если будет предпринята попытка освободить заложника силой, его убьют». Биас на осадном положении, его прочесывают республиканские роты безопасности и жандармы. В небе, как большие боевые стрекозы, урчат вертолеты. «Франс‐3» расставил телекамеры вокруг лагеря и снимает крупным планом лица похитителей, которые и не думают скрываться, какими бы ни были новичками в искусстве партизанской войны. В понедельник 18 августа в семнадцать тридцать заложник освобожден после переговоров между префектом департамента Лот-и-Гаронна и членами общины харки.
Это последнее восстание ознаменовало конец лагеря в Биасе, расформирование которого началось в том же году. Отныне харки, если хотят, могут селиться вне гетто. Но то ли слишком поздно вновь ощущать вкус свободы, то ли Франция слишком велика, а возможно, им просто надоело, что их перемещают с места на место, – но как бы то ни было, изрядное количество бывших военнослужащих местных формирований поселились вблизи лагеря, а иные и вовсе остались в своих домах, не выходя за его ограду.
Наима закрывает ноутбук и отодвигает его на середину журнального столика. В ванной подтекает колонка, и в глухой ночи все время слышен назойливый, но приятный стук капель. Она устала, глаза щиплет и жжет. Она смогла посмотреть снимки взбунтовавшихся мальчиков и выслушать их требования – но доказывает ли это, что им удалось, как они утверждают, прорвать окружавшее их жизнь молчание? Все, что она видела в прошедшие дни, было для нее открытием. Ничего ей известного, а между тем ее семья жила в лагерях. Она пытается вспомнить, говорилось ли в ее учебнике истории о существовании харки, когда она недолго изучала в лицее Алжирскую войну. Кажется, да, кажется, Наима помнит, что слово вторглось на страницу и она сначала улыбнулась, как будто упомянули ее деда, лично его, а потом ощутила неловкость, смутную, но цепкую, поняв, что он играл жалкую роль, о которой никто – ни авторы учебника, ни ее учитель, – похоже, не хотели распространяться.
История пишется победителями, думает Наима, засыпая. Это давно известный факт, он и позволяет ей существовать только в одной версии. Но когда побежденные отказывались признавать свое поражение, когда они, несмотря на поражение, продолжали писать Историю на свой лад до последней секунды, когда победители, со своей стороны, хотят написать свою Историю задним числом, чтобы доказать неизбежность своей победы, – тогда по обе стороны Средиземного моря параллельно существуют противоречивые версии, и это не История, но оправдания или требования, которые рядятся в Историю, используя для этого даты. Возможно, это и удержало бывших обитателей Биаса вблизи от столь ненавистного лагеря: они не могли решиться распустить сообщество, в котором сошлись на той версии Истории, что устраивала их всех. Возможно, это и есть основа совместной жизни, о которой слишком часто забывают, но которая истинно необходима.
• • •
Проснувшись 22 марта, Наима слышит ругательства Соль и почти нечеловеческий голос по радио – передают новости. Камикадзе устроили два взрыва в зале вылета брюссельского аэропорта в Бельгии незадолго до восьми часов… Она встает и пьет кофе, вполуха слушая подробности. В Брюсселе она никого не знает. Ей не надо посылать сообщений. Погибший, которого не знаешь, не совсем погиб, думает она.
