Я была рада получить твое письмо и узнать все твои новости. Думаю, и ты обрадуешься, узнав, что у нас все хорошо, невзирая на оккупацию. Элиза по-прежнему заправляет своим кафе, я продолжаю работать у Уго. Флоранс…
Из деревни доносился звон церковных колоколов. Что, черт побери, она напишет о Флоранс?! Вообще ничего не писать нельзя, однако случившееся было глубоко личным. У Элен рука не поднималась открыто написать об этом в письме. «Кстати, маман, твою младшую дочь недавно изнасиловали». Просто увидеть эти слова, написанные черным по белому, и то было бы предельно омерзительно. Такое не передашь иносказаниями. Элен представила, как это всколыхнуло бы Клодетту, особенно когда нет возможности приехать во Францию и утешить дочь. Элен было ненавистно сознавать, что это могут прочитать посторонние и, что еще важнее, сама Флоранс.
Элен не представляла, сколько времени понадобится сестре, чтобы полностью оправиться от случившегося. И применимо ли здесь вообще слово «полностью». Едва ли Флоранс сможет вернуться к своему прежнему, невинному состоянию души. Если смотреть правде в глаза, надо признать, что бледность так и не ушла с лица сестры. Даже после поездки в Сарла Флоранс по-прежнему пряталась от жизни. Ее кожа, всегда отличавшаяся белизной, стала буквально прозрачной, с синими, почти невидимыми прожилками вен. Если бы за это время Флоранс выговорилась, выплеснула свои чувства, Элен сейчас было бы намного легче, но сестра явно не собиралась откровенничать.
Заканчивая письмо, она добавила, что Флоранс, как обычно, вплотную занята огородом и у них обильный урожай овощей. Когда ум зациклен на теме, о которой не смеешь заикнуться, это стопорит все остальные мысли. Элен была попросту не в силах придумать какие-то другие фразы. Она даже не рискнула написать о козах, коих еще давным-давно полагалось отдать нацистам. Добавить несколько банальных фраз о погоде или о деревенской жизни, и достаточно. Проверив, что в письме не содержится ничего такого, что мать могла бы прочесть между строк, Элен подписалась.
С готовым письмом она пошла в гостиную, где положила его в конверт авиапочты и, порывшись в верхнем ящике письменного стола, нашла марку. Прежде чем уйти, она посмотрела, какая погода за окном. Превосходная. Все залито солнцем.
– Сходим со мной в деревню, – предложила она вошедшей Элизе, помахав конвертом. – Не хочу тянуть с отправкой.
– Идем. Я только спрошу Флоранс.
– Конечно. Обязательно спроси. Может, и она прогуляется с нами.
Флоранс не потребовалось долго уговаривать. Она не хотела оставаться дома одна, и сестры втроем отправились в деревню. День был солнечным. На ярко-синем небе – ни облачка. Все сияло и выглядело таким мирным, что Элен с трудом верилось в продолжавшуюся войну. Когда они миновали деревенские дома и сады, подойдя к центру деревни, Элен почувствовала, как напряглась рука Флоранс.
– Все в порядке? – спросила она, поворачиваясь к сестре.
– Да.
– У тебя хотя бы прибавилось румянца на щеках.
Людей на площади можно было пересчитать по пальцам, однако так всегда бывало по воскресным дням. Увидев сестер, прохожие здоровались, перебрасывались несколькими словами и шли дальше. Вокруг фонтана развлекалась стайка детей, подзадоривая друг друга влезать в чашу и с шумом вылезать обратно. Чудо, что после стольких месяцев бездействия фонтан снова работал. Вот только большие семьи, которые собирались к полудню в местном ресторане, теперь редко туда ходили. Ресторан был открыт, но его облюбовали офицеры, обитавшие в шато Сюзанны, и французы сторонились заведения, хотя готовили там по-прежнему вкусно. Под конец лета, когда настанет время сбора урожая, семьи все так же будут собираться за праздничными столами, и за каждым будет недоставать мужчин. Из-за острого дефицита муки сейчас не полакомишься круассанами с маслом.
Сестры остановились поговорить с кузнецом Морисом Фаброном, человеком немногословным, всегда державшимся замкнуто. Разговор был о жизни во французской глуши – такой идиллической прежде, но столь изменившейся за эти годы.
– И все же в такие дни, как сегодня, ощущаешь что-то от той обстановки, – сказала Элиза, оглядываясь по сторонам.
– Возможно, – ответил Морис. – Но сама знаешь: и раньше все было далеко не идеально. Как бы я ни оберегал курятник, лисы все равно делают подкопы и душат кур. Так случалось и раньше.
– А помнишь, как в мою комнату налетело пчел? – спросила Элен.
Ей вспомнилась довоенная история, когда им понадобилась помощь Мориса, чтобы выкурить пчел из дома. От этого ада пострадала Элиза. Пчелы сильно ее покусали. Пришлось спешно бежать к Уго.
– Да, порезвились тогда пчелки, – засмеялся кузнец.
Перебросившись еще несколькими словами, сестры простились с Морисом и пошли дальше. Пройдя квартал домиков со стенами кремового оттенка, они повстречали Арло, мужчину с пронзительными черными глазами, высокого и даже слишком худощавого. Его неказистая внешность с лихвой компенсировалась душевной теплотой.
– Что, девушки, решили прогуляться? – спросил он, и его загорелое лицо расплылось в улыбке.
– Да, – ответила за всех Элен. – А ты?
– А у меня пес сбежал, – сокрушенно вздохнул Арло. – Повсюду ищу паршивца и нигде не могу найти.
– Мы тоже будем посматривать и, если увидим, приведем к тебе.
Арло был родом из Эльзаса. Когда немцы вторглись во Францию, он бежал в Черный Перигор. Флоранс помогала ему, снабжая едой. Это расположило его к сестрам. Он чинил им старую тачку и видавшую виды ручную тележку, пока те окончательно не сломались. Он даже сумел поправить велосипед Элизы, когда при падении она сделала «восьмерку» на обоих колесах. Арло был не единственным беженцем из Эльзаса. Остальных через год немцы выслали обратно в их разоренную деревню. Арло остался и женился на Жюстине, миниатюрной светлоглазой и розовощекой местной девушке, работавшей уборщицей у доктора Уго и священника.
– Тогда до встречи, – сказал Арло. – Хорошего вам дня.
Отправив письмо, сестры двинулись в обратный путь.
– Хочется, чтобы вернулись те, довоенные рынки, – вдруг сказала Флоранс. – Я скучаю по краскам и запахам. – (Элен и Элиза переглянулись.) – Нечего переглядываться. Я пока еще не разучилась говорить.
«Как же она права!» – подумала Элен. Хорошо еще, что по-прежнему можно купить мед. Столько разных сортов: лавандовый, эвкалиптовый, чабрецовый. И торговцы цветами остались. Возле их лотков пряно пахло розами, магнолией и ирисами. Но Элен, как и Флоранс, не хватало красок. Всей удивительной палитры, начиная от караваев свежеиспеченного хлеба и домашнего лимонада до свежих стручков зеленого горошка, сочных желтых дынь и утиных яиц в корзинах, а также местных грецких орехов, утиного мяса в собственном соку, трюфелей и россыпей клубники.
Элен скучала и по звукам. По общему шуму и гаму, в который сливались разговоры, детские крики и резкие крики родителей, запрещавших очередную шалость. Булыжники гудели от топота, смеялись встретившиеся друзья. Ей вспомнились голоса официантов, принимавших заказы и требовавших, чтобы с уличных столиков поскорее убрали грязную посуду. Элен вздохнула. Хорошо еще, что остались птицы. На деревьях все так же распевали многочисленные дрозды и лазоревки, а над головой звенели проносящиеся щеглы.
