Вернувшись, Элен обнаружила, что Элиза заперлась у себя в комнате. Флоранс пробовала выманить ее, приготовив любимые кушанья сестры и оставив их на подносе возле двери. Еда осталась нетронутой, успев остыть и потерять первоначальный вкус. Флоранс молча убрала поднос.
Иногда Элиза выходила из оцепенения. Обычно это случалось ближе к ночи, когда сестры уже лежали в постели. Элен слышала ее шаги и не пыталась вмешиваться, понимая, что у Элизы свой способ преодоления горя и не надо ей мешать. Элен вспоминала Виктора, его пылкость и приверженность делу Сопротивления. Так было с самого начала. Неудивительно, что Элизу потянуло к столь страстному и целеустремленному человеку, но теперь… Что теперь? Когда душевная травма зарубцуется, с чем останется Элиза?
Флоранс по-прежнему не говорила о пережитом, но как-то справлялась. Однако Элен чувствовала: если ссадины на лице и бедрах зажили, внутренние раны младшей сестры затянутся еще не скоро. По сравнению с этим ее разочарование в отношениях с Джеком было пустяком. Она решила взбодриться, взять себя в руки и вернуться на работу. Доктор Уго не должен заниматься пациентами в одиночку.
Но сначала она поделилась с Флоранс своим страхом насчет Томаса. Элиза действительно слышала выстрел. В Томаса стреляли, однако никто не знал, был он убит или только ранен. Затем она пересказала сестре советы Джека – как себя вести и что делать, если их начнут допрашивать. Флоранс согласилась придать чердаку вид заброшенного места, куда годами никто не входил.
На работу Элен вышла в понедельник. Оказалось, за время ее отсутствия в деревне произошло что-то вроде вспышки гриппа. Это казалось невероятным, учитывая время года, однако ее отправили оказывать помощь на дому и сообщать обо всех, кому требовалось серьезное врачебное вмешательство. Повсюду она слышала слова, полные горечи, скорби и возмущения. Даже те, кто раньше не поддерживал Сопротивление, говорили, что изменили свое мнение.
– Нам нельзя сидеть и ждать, – горячо заявила дочь мадам Дешан, когда Элен зашла к ним в гостиницу проведать старуху.
Сама мадам Дешан находилась в истерическом состоянии, из которого ее пришлось вытаскивать чашкой кофе и куском лимонного кекса.
Когда она зашла к Клеману, старик вытянулся по стойке смирно и сказал, что готов вступить в ряды бойцов Сопротивления.
– Знаю, что я стар, но я все еще могу держать в руках оружие. Гляди!
Он вытащил из кармана пиджака старинный пистолет, находившийся у него, должно быть, со времен Первой мировой войны. Элен видела, как у Клемана дрожит рука, и прятала улыбку.
– Вижу, что можете, – утешила она старика. – Но я бы посоветовала спрятать пистолет, не то вы случайно кого-нибудь раните.
Клеман искоса посмотрел на нее, затем вновь уселся, запихнув пистолет в карман.
– Он не заряжен, – добавил старик.
Недавняя казнь четверых молодых партизан всколыхнула деревню. Анжела, владелица кондитерской, знала Виктора с самого детства. Теперь она утешала его отца, который был не в силах смотреть, как станут убивать сына, и остался горевать дома.
– У бедняги разбито сердце, – вздыхала Анжела.
Элен всегда считала отца Виктора жестокосердным, ограниченным человеком, норовившим спихнуть свои ошибки на чужие плечи, однако сейчас она прониклась искренним сочувствием к нему. Люди хотели помочь и спрашивали чем. Зачастую Элен не знала, как им ответить. Ведь большинство тех, к кому она приходила, были уже в преклонном возрасте. Самое лучшее, что они могли, – это позаботиться о собственной безопасности. С какого-то времени деревня стала пугающим местом, где жители сидели по домам, редко общались и ждали, когда что-то изменится. И вот перемена настала. Часть стариков по-прежнему призывали к осторожности, однако женщины становились все более воинственными.
Когда Элен пришла в тесную гостиную Инес, женщины средних лет, та взяла ее за руку и сказала:
– Слушай, дорогая. Хочу отдать тебе вот это. – Она протянула Элен ключ.
– Этот ключ, он от чего?
Прежде чем снова заговорить, Инес протяжно вздохнула:
– От домика моего сына. В лесу, за деревней. Я подумала, Сопротивлению он может пригодиться для тайника.
– Спасибо. Но ты уверена, что дом не понадобится тебе самой?
– Моего мальчика не стало, а невестка забрала ребенка и вернулась к родителям в Тулузу. Так что дом пустует.
Элен взяла ключ и, едва сдерживая слезы, записала, как туда добираться.
Простившись с Инес, она подумала о Джеке. Возможно, домик пригодится разведчикам УСО для встреч с бойцами Сопротивления. Арестов больше не было. Вероятно, гестаповцы не смогли выбить из своих жертв сколь-нибудь важные сведения. Все знали: под изощренными пытками даже самые стойкие ломались и выдавали нацистам требуемое. Люди знали и том, что садисты из СС наслаждаются своим арсеналом пыток. Заключенным выдирали ногти, прикладывали электроды к чувствительным частям тела; их изощренно избивали, пытали жаждой, подвешивали за подмышки к крюкам, заставляя выдерживать вес тела. Арсенал был гораздо шире. Гестаповцы знали: от неописуемой боли их жертвы непременно развяжут языки. По этой причине командование сообщало партизанским группам только их непосредственные задания и ни крупицы информации сверх того.
Вечером Элен прошла вслед за Элизой на кухню. Ей очень хотелось узнать о самочувствии сестры, но при этом не стать мишенью для взрыва.
– Хочешь чего-нибудь поесть? – спросила Элен, всерьез обеспокоенная исхудавшим лицом Элизы.
– Нет. Меня и так поташнивает.
– Я приготовлю имбирный чай. Он помогает.
Себе Элен заварила эрзац-кофе, затем вскипятила воду для чая. Повернувшись через несколько минут к Элизе, она увидела, что глаза сестры полны невыразимой печали.
– Не понимаю, почему солнце до сих пор восходит, – хриплым, не своим голосом произнесла Элиза.
Казалось, каждое слово причиняло ей боль.
Элен сдавило горло, и она не сумела ответить.
– Я не знаю, что мне делать с собой. Я ничего не чувствую. Скажи, Элен, как мне вернуть способность чувствовать?
– Дорогая, я очень понимаю твое состояние, – сглотнув, сказала Элен.
Элиза покачала головой, будто усомнившись в ее словах.
– Мне никогда еще не бывало так плохо. Есть я не могу. Спать тоже. Иногда возникает ощущение, что и дышать я тоже не могу. Даже не хочу. И вот тут все время больно. – Она постучала по груди. – В этом месте. И боль не уходит.
Элен подошла к Элизе, обняла. Элиза позволила себя обнять, но быстро отстранилась.
– Я даже плакать не могу, – продолжала Элиза. – И сердце совсем разбито.
– Дорогая, мне нечего тебе сказать. И хотелось бы, но нечего.
– Не надо.
Элен смотрела на сестру, потерявшуюся между двумя мирами: миром, где Виктор был жив и здоров, и миром, где его уже не было.
